Он повернулся к Рейкстроу, который вместе с Бикерстаффом стоял позади него. — Держите этих людей здесь, — он указал на шерифа и его подручных, — и расставьте несколько человек вокруг тюрьмы. Следите за любым приближающимся. Они могли собрать ополченцев. Он сорвал ключи с крюка и схватил фонарь. — Я вернусь через минуту.
Марлоу толкнул дверь камеры в другую половину небольшого здания. Он не хотел никого брать с собой. Он не знал, что найдет в камере, что они могли сделать с Элизабет. Эта мысль несколько раз приходила ему в голову в то время, пока он шел в Уильямсбург, и каждый раз он пытался отогнать ее, чтобы не доводить себе до исступления.
Но он достаточно обдумал это, чтобы прийти к единственному решению: если они причинили ей какую-нибудь боль, то они заплатят. А, если они… он содрогнулся при одной мысли об этом… если они изнасиловали ее, то все они погибнут.
Он шагнул в дверь. Свет фонаря освещал пространство, а решетки камер отбрасывали ровные линии теней на дальнюю стену. Он заглянул в первую камеру. Там сидел черный мужчина в наручниках, спиной к Марлоу. Он прошел дальше. Следующая камера была пуста. Он прошел до последней.
Гам находилась Элизабет. Она стояла полу-прикрыв глаза от света, отпрянув от решетки, и выглядела испуганной, но все же в ее взгляде просматривалась гордость и неподчинение, как будто она готова была убить любого и умереть, если подвергнется какому-либо унижению. Марлоу почувствовал, как любовь к ней захлестывает его, вытесняя ярость. Он хотел протянуть руку и прикоснуться к ней, приласкать ее, защитить ее и протянул к ней руку.
— Что вам нужно? — спросила она, отстраняя его руку. Марлоу почувствовал, как страх вытесняет любовь. Неужели она возненавидела его за его участие во всем этом?
— Элизабет… я пришел за тобой… — сказал он.
Она выпрямилась и, прищурившись, попыталась посмотреть на свет. — Томас? Томас, это ты? – спросила она. Фонарь был опущен так низко, что она не могла видеть его лица.
— Конечно, любовь моя, это я, — сказал Марлоу и поднял фонарь так, чтобы свет упал ему на лицо. Он увидел, как тело Элизабет расслабилось, а ее мрачное выражение сменилось улыбкой. Она перебежала через маленькую камеру, ухватилась за решетку и прижалась к нему.
— О, Томас, ты пришел за мной! — сказала она.
Марлоу поставил фонарь на пол. Света догорающей свечи было достаточно, чтобы он мог разглядеть ключи в своей руке и найти замочную скважину в железной двери.
— Ты в порядке? — спросил он, возясь с ключом. — Они… они ничего с той не сделали?
— Нет, они ничего не сделали такого, они просто унизили меня.
Он вставил ключ в замок, его руки тряслись, повернул его, и замок, щелкнув, открылся. Он широко распахнул дверь, шагнул внутрь и подхватил Элизабет на руки.
— О, любовь моя, любовь моя, — пробормотала Элизабет, обняв его, а затем приблизив свое лицо к его лицу, поцеловала его. Он страстно поцеловал ее в ответ, не в силах ни остановить, ни отпустить, не желая выпускать ее из поля зрения, из сферы своей защиты.
Наконец, она отстранилась от него, положив руки ему на грудь, и он обнял ее. — Ты видел губернатора? — спросила она. — Как тебе это удалось?
— Губернатора? Нет. Я сам пришел забрать тебя отсюда.
— Но… ты хочешь сказать, что просто так забираешь меня отсюда? Без полномочий?
— Я капитан морской стражи, и это дает мне полномочия. Почти сотня моих вооруженных мужчин дают мне полномочия.
Она оттолкнула его, оторвавшись от его хватки, и убрала с лица волосы. — Томас, ведь это… Боже мой, как ты мог такое сделать? Что теперь с нами будет? — Она отошла от него, словно ища какой-то ответ в темном углу камеры. — Что нам теперь делать? — спросила она, поворачиваясь к нему. — Я… я не знаю, что и думать. Я сойду с ума, если проведу здесь еще, хотя бы минуту, но… закон…
— К черту их дьявольские законы, — решительно сказал Марлоу. — В этой колонии нет законов, кроме тех, которые богачи составляют по своему усмотрению. Что ж, я тоже богат, и у меня есть свои люди, и я буду поступать так, как считаю нужным. Они не могут держать тебя здесь, из-за какой-то чепухи, которую Уилкенсоны сочли нужным состряпать.
Она снова встретилась с ним взглядом, и снова в нем был вызов и сила волевой женщины, которая была сбита с толку, но не забита до смерти. — Знаешь, в чем меня обвиняют? Обвинение, которое, по-твоему, выдумали Уилкенсоны?
— Я знаю. Говорят, ты приложила руку к убийству своего мужа.
— Он не был моим мужем! — сказала Элизабет тихо, сквозь стиснутые зубы. — Я не была его женой, я была его шлюхой! Я думаю, тебе лучше знать правду, Томас, чтобы решить, действительно ли ты собираешься это сделать.