Неожиданная мысль повергла меня в изумление, граничившее с ужасом.
— Шкаф… — пробормотал я. — Шкаф доктора Красовски… Боже мой…
— И что от него хотели те женщины? — спросил г-н Холберг, словно не слыша меня. — Кстати, вы обратили внимание? Жены господина Ландау не было ни в зале, ни за кулисами. И в гримерной мужа мы ее не видели… Впрочем, это не значит, что ее там не было. Чуть раньше. Как вы полагаете, доктор Вайсфельд?
Я замешкался с ответом: мне не давала покоя картина, стоявшая перед глазами — доктор Красовски, стоя у двери, сообщает о том, что забыл запереть свой кабинет. По счастью г-н Холберг не обратил внимания на мое замешательство. Еще через несколько минут мы наконец добрались до дома, чердак которого служил мне жилищем.
— Здесь, — сказал я. — Будьте осторожны — лестница очень ветхая, особенно перила.
В первом этаже располагались пять комнат — четыре анфиладой, и одна — в углу. Анфиладные комнаты, ветхие и темные, занимали несколько десятков стариков, мучавшихся бессонницей, но при этом почти никогда не покидавших сырых барачных помещений — за исключением трех обязательных ежедневных походов к кухонному блоку. Я познакомился с ними, только когда сам оказался в положении неработающего. До того у меня не было ни желания, ни возможности общаться с соседями. Угловую комнату, более ухоженную и менее сырую, занимал капо нашего и двух соседних домов, некто Айзек Грановски, имевший обыкновение беседовать со мной по утрам, во время утреннего туалета. Собственно, беседа была, в действительности, монологом: я умывался из дворового умывальника, а капо стоял рядом и делился со мною взглядами на жизнь в Брокенвальде. Чердак же мне достался почти случайно — председатель Юденрата, определив меня на работу в медицинский барак, посоветовал подыскать помещение поближе, и полицейский — тот самый, которого мы встретили сегодня — отвел меня в этот дом, познакомил с господином Грановски, а уже господин Грановски предложил разместиться на чердаке.
Чердак был крохотный — но зато я оказался избавленным от чьего-либо соседства, а кроме того, здесь почему-то не так остро чувствовалась та одуряющая смесь запаха карболки, общественных уборных и гнилых продуктов, которая буквально пронизывала весь Брокенвальд.
Как я и надеялся, капо уже спал — в противном случае пришлось бы довольно долго уговаривать его разрешить моему новому знакомцу провести ночь на чердаке. Теперь же можно было не опасаться его придирок, а утром я надеялся получить от него разрешение: капо Грановски являлся моим постоянным пациентом по причине старой язвы желудка. Кстати должно было прийтись мое восстановление на должности врача.
Поднявшись вслед за мной по старой скрипучей лестнице, Холберг внимательно осмотрел чердак, удовлетворенно кивнул и прошел в угол, где стоял прислоненный к стене старый матрас. Я использовал его как дополнительный простенок — в дощатой стене было несколько больших щелей. Г-н Холберг положил матрас на пол.
— Не возражаете? — спросил он. — Щели мы чем-нибудь заткнем. Сегодня ветра нет, а завтра я обязательно что-нибудь подходящее разыщу… — он сел на матрас, по-прежнему оставаясь в своем бесформенном наряде. Впрочем, это меня не удивило — в отсутствие одеяла приходилось спать в одежде.
Шимон Холберг передвинулся в угол, ссутулился, причудливым образом заплел ногу за ногу и сцепил длинные пальцы на худом колене.
— Странное место, этот Брокенвальд, — задумчиво протянул он. — Ей-же-ей, странное… Можете мне поверить, доктор, я повидал не одно гетто. Брокенвальд — первое, в котором евреи предоставлены сами себе. Может быть, единственное во всей нынешней Европе.
Глава 4
Утро следующего дня началось долгим разговором с Айзеком Грановски. Разумеется, поначалу он и слышать не хотел ни о каких новых жильцах. Не помогло даже упоминание о том, что я восстановлен на службе. К разговору подключился сам Шимон Холберг. Он сделал мне знак, чтобы я занялся своими делами. Спустя короткое время, они скрылись в комнате капо. Еще примерно через четверть часа, г-н Холберг вышел, провожаемый явно смягчившемся капо. Он получил разрешение поселиться в нашем доме.