— Разумеется.
Рядом стоял еще один — в расстегнутом френче, со зло сомкнутыми губами. Уже по инерции Прошьян накинулся на него:
— Что, тоже «для поддержания»? Отвечай! Ну!
— Прошу повежливее. — Сомкнутые губы разошлись почти с трудом, и было странно видеть, как они тотчас сложились в язвительную усмешку. — Я не германский посол, меня бомбой не возьмешь.
— Вижу, что не посол! Тоже цикист?
— Избран на первом пролетарском съезде Потельсоюза. Фамилия — Ефретов. Могу прибавить, что большевик. Достаточно?
— Вполне! — Прошьян уже не замечал, что кричит. — И сколько же вас здесь избранных на про-ле-тар-ском съезде? Сколько идет про-тив пролетариев, с Вильгельмом?
Ермоленко спокойно отозвался:
— Трое нас. — Он поискал кого-то взглядом среди сгрудившихся возле телеграфного аппарата людей. — У нас полномочия от наркома Подбельского!
Прошьян усмехнулся, сделал рукой жест, подзывая матросов. И тут раздался голос, которого он ждал там, стоя у настежь распахнутых дверей. Он сразу уловил, что это тот голос, взглядом подхватил приближающуюся фигуру — плетья рук, узкие подрагивающие щеки, сильно потемневшие от проступившей щетины.
— Двое, двое их! От ЦИК нас трое, но я не большевик.
— Эсер? — радостно переспросил Прошьян.
— Максималист. Лихобабин моя фамилия, из Харькова… Это, конечно, сейчас дела не меняет, что из Харькова, но ответственность момента сознаю.
— Так… — Прошьян, волнуясь, снял пенсне и, подержав у груди, снова надел. Сказал: — История следит за каждым из нас и все взвешивает на своих весах. Вы еще имеете возможность выбрать…
— Дело не во мне, я же сказал, а в самом акте политической свободы. Или она есть, или ее нет! Бросив бомбу в Мирбаха, вы утвердили, что политическая свобода существует. И телеграф должен служить ей.
Прошьян чуть поморщился: говорун, плетет ахинею вместо того, чтобы объяснить «за» он или «против» случившегося. Но вслух сказал другое:
— Правильно! Я попрошу вас помочь мне. Включайте аппараты, сейчас начнем передачу по всем линиям. Россия должна проснуться.
Матросы, опираясь на винтовки, стояли рядом. Лихобабин спокойно оглядел их и, круто повернувшись, направился к столу дежурного. На секунду вдруг стало тихо, и было слышно, как прицокивают по полу подковки на его сапогах.
— Предатель! — звук голоса словно взорвал тишину.
— Вернитесь, Лихобабин!
Прошьян хмуро посмотрел на кричавших — тот же распахнутый френч и люстриновый пиджак. Взмахнул рукой на глазах у матросов, как бы сгребая этих двух, — ненужных, мешающих. Бросил на ходу, уже направляясь следом за Лихобабиным.
— В Трехсвятительский обоих. Под арест!
Будто вторя ему, через стол или два застрекотал аппарат и умолк. Кто-то кинулся туда, плюхнулся на место, Лихобабин вопросительно выглядывал из-под опущенного абажура с тускло светившей лампой. Прошьян выхватил из кармана пачку листовок, рассыпал по столу.
— Вот, передавайте! Сначала…
Он хотел продолжить, но телефон на столе вдруг затрезвонил. Спросили комиссара, и он с раздражением человека, которого отрывают от дела, бросил в трубку:
— Здесь нет никого!
Снова взялся за листки, но звонок раздался опять, еще, казалось, более громкий.
— Кто у телефона? — прежним голосом, но уже узнаваемо послышалось в трубке. Без сомнения, и раньше и теперь спрашивал Бонч-Бруевич. Из Кремля или еще откуда.
— Прошьян… — отозвался он, чувствуя, что смешался, почти так же смешался, как прежде, днем, перед Дзержинским. Резко положил трубку.
А Лихобабину не терпелось.
— Так что передавать? Вот это? — он взял в руки желтую, измятую листовку.
— Да… Хотя нет, подождите. Записывайте. — Прошьян выпрямился, посмотрел в темное окно и, будто читая в нем, стал диктовать: — «По постановлению ЦК партии левых социалистов-революционеров убит летучим боевым отрядом представитель германского империализма граф Мирбах. Агенты германского империализма…» Записали? «Агенты германского империализма и контрреволюционеры пытаются вести агитацию на фабриках и заводах и в воинских частях…»
Невдалеке снова застучал аппарат. Телеграфист крикнул:
— Из Казани. Запрашивает представитель штаба Восточного фронта!
— Ответьте, что телеграф занят левыми эсерами. — Прошьян постучал пальцами по столу, снова сосредоточиваясь на диктовке. — Так… — «Все эти попытки встречаются единодушным негодованием рабочих и красноармейцев, горячо приветствующих решительные действия защитницы трудящихся — партии левых социалистов-революционеров… Да здравствует восстание против империализма! Да здравствует власть Советов!..»