Звонок телефона спецсвязи разбудил его в двадцать три часа семнадцать минут: это была давняя привычка – при любом повороте событий отмечать время. Полковник встрепенулся и сел, ощущая зуд кожи на голове.
– Эдуард Никанорович? – услышал он незнакомый голос.
Никто не должен был, да в общем-то и не мог ему звонить в это время по спецсвязи.
– Да…
– Нам необходимо встретиться сейчас же, – заявил незнакомец, по голосу человек в возрасте. – Приеду куда скажете.
– Кто вы? – спросил Арчеладзе.
– Объясню при встрече. Можете взять с собой охрану, хотя вам нечего опасаться.
– Причина встречи? Предмет разговора?
– Сведения о золотом запасе СССР.
Если этот человек имел доступ к системе спецсвязи, возможно, что-то мог знать и о золоте. При условии, что он – не человек Комиссара.
– Насколько вы сами оцениваете объективность информации? – Голову раздирал зуд.
– Птицелов велел кланяться, – вместо ответа намекнул тот.
– А вы с того света звоните?
– Пока с этого, – был ответ. – Но я уже стар.
– Хорошо, – согласился Арчеладзе. – Через сорок минут у кинотеатра «Форум». Серая «Волга», госномер 23-71.
Это был одновременный сигнал дежурному помощнику, по которому на место встречи высылалась усиленная группа обеспечения, имеющая в своем составе двух снайперов.
4
Возле машины они проговорили несколько минут, после чего Августа села за руль, а Петр Григорьевич торопливо направился в дом. Русинов на заплетающихся ногах вернулся к столу.
Пчеловод вошел озабоченный и решительный.
– Тебе придется сейчас же уехать. Сними этот камуфляж – Он кивнул на халат. – Попробую тебя одеть. И бороду сбрей!
– С кем ехать? – Русинов покосился на окно. – С ней?
– Да. Эту женщину зовут Августа.
– Я знаю! – дерзко ответил Русинов. – И еще знаю, что она служит у шведов в качестве «постельной разведки».
– Кому она служит, ты знать не можешь! – отрезал Петр Григорьевич. – И постарайся не задавать ей вопросов. Выполняй все, что она скажет.
– Так, – медленно сказал он. – Понимаю… Пора бы уже привыкнуть к превращениям…
– Пора бы! – согласился пчеловод и достал из шкафа поношенный костюм. – Одевайся, Августе приходится спешить.
– Я не могу уехать… Я должен дождаться Ольгу!
– Запомни, Мамонт: ждут только женщины. Ожидающий мужчина – это несерьезно, правда? – Он подал ножницы и бритвенный прибор. – Мыло и помазок возле умывальника.
На месте бороды и усов осталась белая, незагоревшая кожа. Непривычное ощущение голого лица вызывало чувство незащищенности…
Вместо тесного пиджака пришлось надеть свитер и просторную куртку. Хорошо, кроссовки остались целыми, хотя сильно потрепанными. На улице вякнула сирена «БМВ», однако Петр Григорьевич присел у порога.
– Перед дальней дорогой…
От его слов на душе похолодело и непонятная обида защемила скулы. Он хотел попросить старика спасти, защитить волосы Валькирии и тут же поймал себя на мысли, что начинает бредить ими, как Авега. На улице Русинов глянул в сторону берега – может, в последнее мгновение увидит летящий к нему парус?.. Нет, пусто, лишь отблеск багрового закатного солнца…
Петр Григорьевич проводил до машины, на прощание легонько стукнул в солнечное сплетение:
– Ура! – И, не оборачиваясь, пошел к дому.
Августа приоткрыла дверцу, откликнулась негромко:
– Ура!
Русинов сел на заднее сиденье и нехотя проронил:
– Здравствуйте…
Августа круто и умело развернула тяжелую машину и погнала ее прямо на вечернее зарево. Огненные сосны замелькали по обочинам лесовозной дороги, красные листья искрами посыпались из-под колес.
– Здравствуйте, – не глядя, бросила она. – Возьмите под сумкой оружие. Ехать придется всю ночь, на дорогах люди генерала Тарасова.
Русинов приподнял большую, мягкую сумку и вытащил короткоствольный автомат иностранного производства. Отыскал предохранитель, чуть оттянул затвор, проверяя, заряжен ли, положил на колени. Он заметил в зеркале заднего обзора ее сосредоточенное лицо, взгляд, устремленный на дорогу. Тогда, из окна домика Любови Николаевны, он видел Августу веселой, нарядной и женственной – было чем искушаться Ивану Сергеевичу. Тут же стянутая черным шелковым платком голова и строгий бордовый костюм производили впечатление скорби и деловитой решительности. Она ни разу не обернулась к Русинову, кажется, и рассмотреть-то толком не могла, но неожиданно сказала: