– Гнев, богиня, воспой Ахиллеса, Пелеева сына, Грозный, который ахеянам тысячи бедствий соделал… – пропел кто-то на классическом греческом языке. – Неужели существует такой город, который смог бы устоять при осаде? – продолжил тот же голос.
Я оглянулся, но в непосредственной близости от меня был только старик в пурпурном плаще, и его рот выглядел так, словно он никогда и никому не вымолвил ни слова, хотя при этом он не был похож на человека, которому нечего сказать. Напротив, казалось, ему есть о чем поговорить, но он умышленно молчит, чтобы произвести впечатление серьезного и важного. Зачастую люди воображают, что молчание это признак того, что молчащий принимает решения о чем-то значительном или же глубоко обдумывает смысл жизни. Впрочем, так оно и есть.
– Вы рады, что освободили свою страну от турок? – спросил я усатого серба по-сербски. Мое знание языка, совершенно очевидно, поразило его, он с изумлением глянул на меня, а потом, растягивая паузу, взялся за кисет с табаком и начал набивать свою трубку. Конь его был спокойным, и серб просыпал не особенно много табака, в этом деле он был ловок.
– Как дела в аду? – услышал я вопрос регента вместо ответа серба.
Я сказал:
– В аду холодно, потому что солнца там не бывало никогда. Там севернее, чем на севере. И там вечная ночь, без звезд и луны…
– Господин нечестивый, я всего лишь наемник, и мне приносит радость тот, кто больше платит, – отвечал усатый.
– …плащ черный, чернее темноты покрывает его, – продолжал я, – чтобы ни один луч солнца туда не пробился и не порадовал его обитателей.
– Мрачно, – кратко ответил регент.
– Да, там ничего не видно, – ответил я.
– Тогда это вовсе и не наказание, если нельзя ничего увидеть, – мудро заключил Вюртембергский.
– Ваше величество, король Сербии, совершенно достаточно просто знать, видеть необязательно.
– Но люди в большинстве своем глупы и знают только то, что видят, – не сдавался администратор.
– Так такие люди не в аду.
– Хм, – отреагировал Вюртембергский и замолчал.
Мне это было кстати, я смог продолжить разговор с усатым:
– А как тебя зовут, герой?
– Вук Исакович, господин нечестивый.
Стоило ему это произнести, как старик в пурпурном плаще пронзил его злобным взглядом, как будто усатый, произнеся свое имя, раскрыл какую-то тайну, тщательно хранившуюся и недоступную незнакомцам. Исакович вздрогнул, пришпорил коня, а потом замедлил движение, так что пурпурный оказался между нами. Было очевидно, что пурпурный взглядом запретил ему разговаривать со мной. Я задался вопросом, что же это за сила такая у пурпурного, если Исакович боится его больше, чем меня.
Вскоре мы снова оказались на той самой речке, перед воротами и невысокой деревянной стеной. Это был въезд в сербское предместье. Кто-то из офицеров свиты что-то выкрикнул, ворота открылись, мы взмутили речную воду и проскакали в ворота.
Новак подъехал вплотную ко мне и сказал:
– Зачем вы разговариваете с этим обер-капитаном? Вот уж кто вволю напился сербской крови. А сколько сербов ограбил по заказу австрийцев, но еще больше для себя самого. Зачем вы его спросили, рад ли он, что освободил свою землю от турок? – сказал Новак, словно это не пурпурный своим вмешательством смутил Исаковича.
– А что тут такого? – решил я прикинуться дурачком.
– Разумеется, он рад, теперь может грабить Сербию. При турках не мог.
– Ну ладно, а ты? Ты-то рад, что Сербия освобождена от турок?
– На этот вопрос нелегко ответить.
– Правда? А почему?
– Потому что ответ зависит от ожиданий.
– Каких ожиданий? Разве австрийцы не владеют Сербией уже двадцать лет, и разве турки не пробыли здесь еще дольше?
– Я не это имел в виду. Смотрите: если вы ожидаете самого худшего или чего-то чуть-чуть получше, чем самое худшее, то, что придет, покажется вам прекрасным. Если же ждете самого лучшего, а будет на самую малость хуже, то вы воспримете это как нечто ужасное.
– И?
– Сербы после турок ждали самого лучшего.
– И теперь разочарованы, – сделал я вывод.
– Да, но это еще не конец, из чего следует, что это еще не самое худшее… – Он говорил с большими паузами между фразами.
– Я тебя слушаю.
– Австрийцы в Сербии продержатся недолго. Все уже знают, что турки вернутся. И ждут самого худшего.
– И?
– А как там в аду? – повторил свой вопрос регент, словно забыв наш недавний разговор. Я хотел было огрызнуться, но сдержался и проговорил:
– В аду жарко. Там южнее, чем на юге. Солнце никогда не заходит. Все раскалено, а все, что может гореть, горит. Небо желтого цвета, нет ни холодка, ни тени, и от этого света, который сияет непрерывно с никогда не ослабевающей силой, ничего не видно.