— Пройдемся немного, хотите?
Г-жа де Валантон легко спрыгнула на землю. Этот уголок Булонского леса был пустынен; узкая дорожка тянулась вдоль большой аллеи, отделенная от нее полоской газона. Никаких звуков, кроме сдержанной рыси лошади, глухого шума коляски, резкого звонка велосипеда или отдаленного свистка буксира на Сене… Они шли в молчании, пока не достигли ручейка, через который был перекинут деревенский мостик.
— Марсель, вспоминалось ли вам когда-нибудь Онэ, его старый канал, луг? И тот день, когда я спала там в траве?..
Марсель опустил глаза. В ушах у него снова раздалось жужжание пчелы, влетевшей в цветок, всплески карпов в речной воде, шепот листвы, звон косы, которую точил старик Дрюэ.
Жюльетта де Валантон умолкла. Концом зонтика она чертила по песку дорожки. Казалось, она колебалась. Внезапно она решилась:
— Я должна вас упрекнуть, Марсель. Вы дали мне обещание и не сдержали его.
Теперь она смотрела на него серьезно.
— Да, в тот день вы обещали сохранить ко мне вашу привязанность, что бы со мной ни случилось.
В ее голосе была легкая дрожь.
— В таком случае почему вы с самой моей свадьбы не попытались увидеться со мной? Почему вы ни разу не пришли к Сирилю Бютелэ, когда я позировала и вы знали об этом? Почему сейчас, когда я вас встретила, вам захотелось исчезнуть на месте?.. Разве это не правда?
Он протестовал жестами, не отвечал. Она нервно сжимала рукой круглую ручку своего зонтика.
— О, я хорошо знаю, я поступила так, что вы можете осудить меня. И не вы один склонны так думать обо мне. Да, то, что я сделала, может вам казаться поступком плохим и даже низменным. Я его не защищаю. Я чувствую, что вы меня слегка презираете, Марсель, я допускаю это, и, в сущности, для меня это безразлично; но что меня огорчает, так это то, что вы меня больше не любите!
Она перевела дыхание, красная, с надутыми губами, словно готовая заплакать.
— Вы можете судить меня строго, это ваше право… Но великодушно ли это? Ведь я только женщина: я поступила по-женски… Я была одинока, без совета, без поддержки. На меня оказывали давление. Я уступила. Неужели это всецело моя вина? Вы в этом уверены, Марсель?
Марсель Ренодье, в свою очередь, взволновался:
— Вы ошибаетесь, Жюл… госпожа де Валантон!.. Я питаю к вам прежнюю дружбу, но чтобы делал я около вас, красивой, изящной молодой женщины, окруженной поклонением, богатой и счастливой?
Она иронически пожала плечами.
— Что бы мог я делать, кроме как досаждать вам зрелищем моей духовной нищеты, моего пессимизма, ибо так, кажется, называется тот страх, который я испытываю перед жизнью… Меж тем как вы…
Он любовался этим нежным лицом под мягкой тенью весенней шляпы. Жемчужины блестели на молодой гордой шее. По ту сторону полоски газона, отделявшей дорожку от широкой аллеи, коляска, ожидавшая их, подъезжала. Уздечки лошадей позвякивали легким серебряным звоном… С грустью он повторил:
— Меж тем как вы…
Он смотрел на нее с удивлением, словно она была существом особой породы: ему захотелось дотронуться до нее, взять ее за руки, прислушаться к ее дыханию, чтобы постичь тайну, которая в ней была, чтобы узнать, благодаря какой скрытой силе она была такою — способною к желанию, надежде, радости, ко всему тому, что для него было опасной иллюзией, миражом, таящим западни, от которых нас хранит лишь горькое сознание их опасности. Она покачала головой:
— Я, я…
Она не договорила и перешла через полосу газона. Широкая аллея расстилала свою гладкую, убитую песком землю. В конце ее, меж деревьев, поднимался легкий туман. Г-жа де Валантон, сидя в коляске, наклонилась, чтобы взглянуть на маленькие часы:
— Мне пора возвращаться. Куда вы хотите, чтобы я вас завезла, Марсель?
Он ответил наугад:
— На площадь Согласия… или все равно куда…
— Отлично.
Лакей укутал им колени широким пледом.
— Укройтесь. Становится свежо.