— Какой вы забавный, мой милый Марсель! Это все, что вы находите сказать мне?.. Положительно, вы могли бы дать мне повод подумать, что я вам надоедаю; но женщины, к счастью, тщеславны!
Она засмеялась. Ключи, которые она перебирала, зазвенели. Он сделал движение протеста против того, что она сказала. Она продолжала:
— И вдобавок еще любопытны!.. Ну, что ж, тем хуже! Когда я думаю о людях, мне чего-то недостает, если я не знаю, где они живут и как они живут… У вас здесь хорошо, Марсель… Но в такую жару зачем запираете вы окна? Они выходят в сад Пале-Рояля, не так ли?
Она встала и подошла к окну. Внизу под ясным небом расстилался сад, окруженный рамкою аркад, с его лужайками и рядами грабин. Среди бассейна сверкал водопад. Бегали дети. Сквозь оконные стекла, мешавшие слышать их голоса, они походили на автоматов, движения которых казались непонятными. Г-жа де Валантон сказала об этом Марселю.
— Как смешно! Можно подумать, что мы все такие, отделенные друг от друга чем-то прозрачным. Мы видим поступки, но не понимаем друг друга.
С минуту она думала. Голубь, прилетевший из сада, задел окно своим тяжелым крылом. Она добавила:
— Да, и так продолжается до тех пор, пока один из двух не разобьет стекло… А между тем, Марсель, мы вместе играли здесь, когда были маленькими. Я вас отлично помню…
Он также отлично помнил ее. Волосы у нее были светлее, чем теперь, и они были заплетены в косу за спиной. Она не любила сада Пале-Рояля, слишком замкнутого, слишком тесного, где ей недоставало привычных игр и друзей. Она предпочитала Тюильри, особенно одну поперечную аллею, которая идет вдоль цветников и заканчивается на одном конце статуей Юлия Цезаря, а на другом Дианой-Охотницей. Здесь встречался он с ней иногда, приходя вместе с г-ном Ренодье, который прогуливался взад и вперед, созерцая обугленные развалины дворца Тюильри, в то время еще стоявшие там.
— Ах, эти красноватые развалины! Они были для него свидетельством вечной грубости и вечного варварства человеческого… И с какою горечью смотрел он на меня, когда я бегал по аллее! Он уже замечал, что я не создан для жизни и буду страдать от нее, что я не сумею охранить себя от людского эгоизма и людских желаний, с которыми она нас сталкивает. Уже тогда я имел жалкий вид среди моих товарищей по саду Тюильри, Жюльетта! Я был застенчив, связан, неловок. И каким страшным казался мне уже тогда этот мир в миниатюре, этот мир, шумный и задорный, в который я вмешался вместе с вами!.. О, эти дни в Тюильри! Я почти боялся их; я жалел о своих одиноких послеобеденных прогулках в Пале-Рояле, когда я уходил от других детей… И вы сами внушали мне легкий страх, Жюльетта, — бы были резки, прихотливы и своенравны.
Он говорил с непривычным оживлением. Он пытался этим образом прежней девочки отвлечь свои взоры от молодой женщины, стоявшей рядом с ним в своей живой прелести. Ему казалось, что между нею и самим собою он создает искусственное расстояние. Так, он уже думал меньше об ее обнаженной шее в ожерелье из теплых жемчугов; он менее вдыхал тонкий и легкий аромат, исходивший от нее, и, чтобы забыть ее присутствие, он устремлял взор в этот квадратный сад, суровый, несмотря на листья и цветы, в этот сад, который некогда, в дождливые дни, он так часто обходил по окаймлявшим его галереям, вместе со своим отцом, усталый профиль и исхудалое лицо которого он видел отраженными в зеркальных окнах магазинов.
Внезапно он отошел и сел в кресло, повернувшись спиной к окну. На стекле пальчики Жюльетты выстукивали гамму. Звук оборвался. Молодая женщина дружески оперлась о спинку кресла.
— Признайтесь, Марсель, что, в сущности, я вам всегда надоедала девочкой, как надоедаю и сейчас. Я была веселым ребенком, а вы угрюмым мальчиком, так же, как сейчас я — легкомысленная молодая женщина, а вы — серьезный молодой человек.
Она нежно положила руку на плечо Марселя.
— Ваша жизнь была печальна, я знаю; но поверьте мне, Марсель, не вся жизнь такова, быть может. Почему вы упорно не хотите ничего принять от нее? Почему вы замыкаетесь в ваше нездоровое одиночество? Есть на свете чудесные вещи: солнце, красота, любовь!