- Товарищ полковник, у меня к вам огромная просьба. Нельзя ли узнать по спискам, находился ли на излечении в вашем санатории примерно две недели назад гражданин Зак Валерий Савельевич?.. Можно?.. Очень хорошо... В приемном отделении?.. А какой там телефон?.. Вы дадите команду?..
Они сами мне позвонят?.. Нет, лучше я им позвоню...
После того, что произошло с Ларисой, он, наверное, уже никому в жизни не даст номер своего телефона. А может, поменять его? Дорогое удовольствие, да и какой в нем толк, если Лариса знает не только номер телефона, но и его адрес. Тулаев посмотрел на залитое густым желтым светом окно и только теперь, глядя сквозь стекло на улицу, вдруг понял, что он уже не снайпер. Он - мишень. Если в банде Наждака есть хоть один человек, кроме Ларисы, оставшийся на свободе, то Тулаев приговорен. Как там говорил исполняющий обязанности начальника Бутырской тюрьмы? Исключительная мера наказания? Кажется, так. Сокращенно - ИМН. Исключительная - значит, крайняя. После нее уже не будет ничего. Исключительная - значит, с исключением из всех списков. Из списков живущих. Искл - как щелчок затвора, как точка в конце повести. Собственно, каждая жизнь - это отдельная повесть. Она начинается с криков родившегося младенца. Почти у всех одинаково. А заканчивается по-разному. У кого-то эта "точка" - смерть в теплой постели, у кого-то дырка от пули. И нет двух одинаковых сюжетов, и нет двух одинаковых точек...
Звонок заставил Тулаева вздрогнуть. Под такое настроение могло быть только самое худшее. Кто-то проверял, дома ли он. Не хотелось, очень не хотелось ощущать себя мишенью, но Тулаев все же трубку снял.
- Да, - вместо обычного "слушаю" сказал он.
- Как себя чувствуешь, Саша?
- Нормально, Виктор Иванович.
Тиски, сжавшие грудь, ослабли. Может, зря он волновался?
Если уж брать по-большому, то не ради него велась вся та игра, в которую его ввернула новая служба.
- Ко мне приехать сможешь?
- Смогу.
- Есть материал для оперативного совещания.
- Понятно.
"Оперативки" у Межинского были какими-то странными. Все время один на один. А когда шел в отдел, думал, что будут собираться человек по десять, долго говорить, придумывать операции. Хотя, кто его знает, может, в Межинском все дело. Вот не любит он многоголосые совещания - и точка.
- Через сколько сможешь у меня быть?
- Я еще не завтракал, - заметил Тулаев сидящего у пустой миски Прошку.
- Уже пора и обедать.
- Я быстро.
- Хорошо. Я жду.
Трубка легла на телефон, а тревога осталась. Голос у Межинского был странным. Вроде бы спокойным, но в то же время и неудовлетворенным. Неужели наверху было мало спасенной американки?
Просящие глаза Прошки снова напомнили о еде. Еда - о шеф-поваре из санатория, и он снова снял трубку. В приемном отделении ответил мягкий женский голос. Он до того походил на голос Ларисы, что ему было нелегко разговаривать. Но он все же спросил о Заке. Спросил - и услышал то, что и ожидал: Зак Валерий Савельевич отдыхал в санатории по путевке от военкомата. Все верно: он же был офицером запаса.
- А когда он выехал из номера? - спросил Тулаев.
- На два дня раньше срока. Я его помню, - неожиданно
ответила девушка. - Он такой худенький, жалкий. В корпусе,
где он жил, моя подруга работает. Ей за него влетело...
- Почему?
- А он как-то уехал из санатория. Целую неделю
отсутствовал. Курс лечения прервал.
- А что, нельзя уезжать? - изобразил наивность Тулаев.
- Да нет, на время, хоть на неделю, уезжать можно. Но
только по рапорту с визой начальника санатория или его
зама... А он вот так безответственно...
В памяти зыбким образом воскресло бухгалтерское лицо воровки из "лужи". "Билет до Мурманска", - обозвала она то, что вытянула из кармана у Зака. Тулаев поблагодарил девушку, положил трубку и только теперь заметил, что окно из желтого стало серым.
Он встал, выглянул на улицу и неприятно ощутил, что и у неба такое же настроение, как и у него. Оно как-то враз стало серо-стальным и шершавым. По нему ползли низкие рыхлые облака, и город, укрытый ими, становился все мрачнее и мрачнее.
46
- Ладно, Прохор, не скучай, - прощально посмотрел на кота Тулаев и закрыл дверь.
На лестничной площадке было до тревожности тихо. Он прошел к окну, выглянул сквозь грязное стекло во двор. Внизу стояло непривычно мало машин. Обеденное время - время, когда стада автомобилей, откочевав к центру города, сбивались там в стада-пробки. Спальные районы отдыхали от них, на пару часов забыв о гари выхлопов, скрипе тормозов и истеричном вое сигнализаций. Оставшиеся машины Тулаев узнавал по крышам. Ни одного чужака во дворе он не обнаружил.
К остановке, от которой до его подъезда было не больше
двухсот метров, подошел автобус. Человек пять из него
выбралось, человек пять село. Скучно. И немножко обидно.
Автобус-то ушел. И хотя Тулаева устраивал любой
останавливающийся на их остановке "номер", стало как-то
обидно, что тот автобус все-таки уехал. Как будто счастье
всей его жизни зависело от того, что он должен был уехать
именно на этом автобусе.
Тулаев вернулся к лифтам, нажал на обгрызенную непонятно каким драконом стальную кнопку. Внизу заурчало, а за пластиковыми дверями ожило что-то странное, тоже похожее на дракона. Это стальные канаты тащили вверх лифт. Когда он все-таки приполз, и дракон разжал челюсти, Тулаев осмотрел дно пустой кабины, но садиться все же не стал.
Он вернулся к грязному окну и еще раз оглядел двор. Цветных автомобильных крыш осталось ровно столько же. Людей на остановке прибавилось. Кто-то вышел из-под козырька подъезда, кто-то под него вошел. Но все равно двор казался подозрительным. Он был не таким, как вчера или позавчера. Может, облака в этом виноваты? Они спрятали от двора солнце, сразу сделав дневное светило слабым и немощным. А при слабом солнце двор выглядел серым, нахохлившимся и подозрительным.
Вернувшись к лифту, Тулаев уже спокойнее нажал на кнопку. Двери резко открылись, словно хотели побыстрее впустить в себя странного жильца и доказать, что их лифт - маленький пассажирский лифт - умеет возить не хуже, чем сосед, большой грузовой лифт. Палец ткнулся в нижнюю из круглых, тоже металлических, кнопок. Двери обрадованно закрылись, и Тулаев ощутил привычное движение вниз.