Вспоминая все это неожиданно четко и в деталях, я шел в темноте в ту сторону, где мерцал какой-то свет, пока не вышел вдруг туда, где почувствовал ногами твердый грунт. Тьма теперь лежала позади меня, как ночной пруд, непроглядной массой неподвижной черноты. А я стоял на берегу этого пруда — на серых плитках ухоженной ночной набережной с тусклыми фонарями и резными деревянными скамеечками.
Двое бухали в потемках у скамейки. Тот из них, что бородатый, похожий на викинга, уставился на меня, словно настраивая пьяные свои окуляры:
— Ты что-ли? — окликнул хриплым басом, неожиданно четким среди тишины, — Сработал меч?
Я начал узнавать его — один из тех бородачей, что дали мне меч. Давным давно. Тот самый клинок, которым я завалил потом Грога.
— Нормально все, свое дело сделал, — подошел я к скамейке, хлопнув старого вояку по плечу, — хороший меч, благодарен за подгон.
— Мы ему «Противника Бога» дали. Он очередного Вседержителя завалил, — Варяг довольно улыбаясь, пояснял про меня своему собутыльнику.
— А че тогда тут торчишь? Такое дело можно долго «там» праздновать, — поздоровался со мной за руку крепкий плечистый парень в тельняшке и голубом берете, — за что здесь оказался?
— Сам пришел. Достало все.
— Фига ты, чувак! — Десантник заглянул мне в глаза, проверяя не слетел ли я с катушек, — думаешь тут веселей?
— Наливай, — решил я свернуть тему, — сами то как?
— Как всегда. Тут все как всегда. Вспоминай, да думай, — Парень в тельнике сунул мне в руку пластиковый стаканчик, налил, махнул рукой на скамейку, где был нарезан черный хлеб и вскрыта банка тушенки, — вид у тебя обиженный. Боевые не заплатили? Бывает…
— Он джедай, — Викинг опрокинул в глотку стакан, ковырнул пластиковой ложкой тушняк и отломил кусок хлеба, — они за мир во всем мире, не то что мы с тобой, солдатик. Ни трофеев ни боевых. Только чистая радость победы над злом.
— Хоть орден дали? — Тельник выпил и закурил, — Не, ну я видел таких. Которые от самой войны тащатся. Не за бабло а за адреналин, за честь и славу. Но они сюда особо не стремятся. Празднуют там у себя по полной, гордятся. Что не остался-то? Что-то с тобой не так.
— Да все не так, братишка, — я в три глотка выпил водку, занюхнул хлебом, — девчонки меня не любят. Достало там все. Не интересно. Дай сигарету.
— Ого… это надо выпить, — Тельник ржал-хохотал, наливая, — Вот горе-горе… Бабы суки!
— Да, боец, — смотрел на меня с изумлением суровый варяг, — не ждал такое от джедая услышать. Вы там все такие? Я слышал, конечно, что не от мира пацаны. Но как вы еще там сами не передохли от тоски? Девки их не любят. Они никого не любят, товарищ. А интересного ты чего такого там ждал? Думал, кино покажут? Может, и правильно ты тут оказался. Посиди, повспоминай, подумай.
— Чувак. Бабы — это, как камень, как земля. Она сама по себе никого и ничего любить не может. Может бояться только, обижаться и иногда очень четко мстить. Мы, мужики, мы все для нее инопланетяне, чужаки, захватчики. Мы десантники в очень глобальном смысле. Нас швыряет сюда неведомо какая тоже в общем-то недобрая тварь. И вот нам в отрыве от своих, полагаясь только на себя, как-то тут надо выжить, а хорошо бы еще и закрепиться на плацдарме, детишек настрогать, дом построить. И этот вот десант — это и есть любовь, которая в песнях красиво воспета и в книжках. Трахаем мы этот мир. Насилуем. Стараемся, конечно, красиво трахать. С цветочками, с прелюдиями, с нежными словами и подарками. Но чтоб быть добрым, надо быть сильным. А ты, похоже, слабак.