– Скажи мне, милая, что ты делаешь со своими платьями, когда они изнашиваются? – Брайан с улыбкой смотрел на ребёнка, даже не пытаясь забрать игрушку.
– Я их сжигаю в печи. Это сжигаемый мусор, так говорит воспитательница, и мы сами должны заботиться о том, чтобы мусора не было. – Девочка испуганно смотрела на страшного старика. Он пугал её меньше, чем воспитательница, не орал, был добрым, но она никогда прежде не видела таких старых людей.
– Молодец. Посмотри, этот львёнок сшит из обрывков такого же точно платья, как и твои. Так почему ты не хочешь его сжечь? – Брайан услышал, как захлопнулась ловушка, которую он выстроил вокруг ребёнка. – Зачем он тебе?
Девочка открыла было рот, чтобы ответить, но не произнесла ни слова. Её губы задрожали, а по щекам покатились слёзы. Сначала она пыталась их сдерживать, но потом только вытирала. Лавмэн посмотрел на неё почти с жалостью. В словаре этого ребёнка просто не было нужных слов, чтобы выразить, что она чувствует. Одиночество.
– Тебе нравится плакать? – так же ласково спросил Брайан. Девочка замотала головой, отчего косички несколько раз хлопнули по мокрым щекам. – Если ты оставишь его, тебе придётся плакать ещё много раз. Ты ведь этого не хочешь?
Брайан с трудом выпрямился и кивнул, глядя на мгновенно успокоившуюся девочку. Посмотрев на воспитательницу с выражением детского упрямства на заплаканном личике, она уверенно зашагала к стоявшим в углу двора печкам для сжигаемого мусора.
– Благодарю вас за урок, сенатор! Это было просто великолепно! – Воспитательница переводила сияющий взгляд с вразумлённой девочки на сенатора Лавмэна и обратно. – Я никогда не забуду его! Ваша мудрость не знает…
Брайан остановил её взмахом руки. Ему не нужны были эти слова, только тишина. Сенатор отвернулся от воспитательницы и зашагал по дорожке к главному входу, тяжело опираясь на трость. Во всей этой истории был только один важный момент, вопрос, который был задан. Кто это сделал? Пятилетний ребёнок не был способен придумать и тайком сшить игрушку. Значит, кого-то воспитатели проглядели. Бунт девочки был лишь следствием, но не причиной.
Брайан подумал, что причины порой бывают глупыми, а иногда и очень странными. Он был стар, настолько стар, что помнил, как всё начиналось. А началось всё с доклада одного психиатра – Лавмэн уже забыл его имя – на международной конференции. Тот доклад назывался «Страх смерти», хотя правильнее его было бы озаглавить «Страх потери». Психиатр утверждал, что нашёл причину того, почему люди несчастны. Он был уверен, что всё дело в страхе смерти, причём, не своей, а тех, кто особенно дорог – родных, возлюбленных, друзей, даже домашних животных. Люди обычно не осознают этот страх, но он существует, грызёт их изнутри и отравляет жизнь. Смутное осознание того, что всё конечно, мешает полностью насладиться счастьем общения. Предчувствие будущей боли отравляет каждый день жизни практически каждого человека на Земле.
Вряд ли этот доклад вышел бы за рамки обсуждений научного сообщества и стал бы чем-то большим, чем очередная социальная теория, не попадись он на глаза одному молодому и амбициозному человеку. Вернее, попались лишь выдержки и основные тезисы, всю суть рассуждений Габриэль Уорренс, начинающий адвокат из Ливерпуля, благополучно пропустил. Зато очень громко заявил о себе в сети, демонстративно разорвав все связи со своими родными, друзьями и девушкой, объяснив это тем, что пытается избавиться от страха и стать счастливым. Что-то в его словах или просто природной харизме запустило цепную реакцию. Примеру Уорренса начали следовать молодые люди по всему миру. Они уходили из дома в восемнадцать, никогда не заводили семей, не дружили. Их назвали уорренсистами или поколением без страха. Как водится, первыми перед новой эпидемией социального эскапизма сдались Европа и Америка. Последняя – с особой охотой, ведь это так подходило её стилю свободы и независимости во всём. Страны с традиционным укладом сопротивлялись дольше всех, но в конце сдались и они.
По миру прокатилось несколько волн самоубийств. Кто-то не вынес добровольной социальной изоляции, кто-то решил, что лучше смерть, чем чувство привязанности или влюблённости, кто-то просто таким образом выразил протест – против или за уорренсизм. Следующей проблемой стала демография. Сознательный отказ от потомства грозил стать катастрофой для всей цивилизации. Как ни странно, но первый репродукционный центр построили в Румынии на деньги Германии и Швейцарии. Вскоре такие центры открылись по всему миру. По достижении совершеннолетия каждый здоровый человек обязан был сдать туда свой генетический материал и, заодно, лишиться возможности рожать естественным путём – на всякий случай. Потом для этого материала согласно графику подбиралась идеальная пара, и на свет из репликатора появлялся очередной ребёнок без родителей. Росли эти дети в воспитательных центрах, с самого детства им говорили о том, как опасны привязанности, и как счастливы они будут без них. Люди стали улыбаться. Они перестали строить какие-либо отношения, кроме деловых, и добровольно отказались от Интернета, когда была создана новая информационная сеть, в которой не было места ничему, что могло вызвать опасные чувства. Только общение по рабочим вопросам и знания, накопленные за тысячи лет и очищенные от всего лишнего, вроде художественной литературы сомнительного содержания.