Только уже без мамы.
Вспоминать было больно. Тосковать по тому, что было. Пытаться представить себе, как все могло бы выйти, если бы жизнь ее не была так непоправимо сломана - вспорота ножом маньяка.
Какая беда! - говорили все вокруг, но что они могли знать о бедах? Разве могли они почувствовать, какой беспомощной чувствовала Эшли себя, когда думала, что пойди ее мама домой другой дорогой из того злосчастного бара - и все сейчас было бы хорошо?
И это было больно. И хотя эта боль могла обозлить ее - и обозлила, и злила всякий раз, когда Эшли думала о том, как все это несправедливо постоянная враждебность, казалось, коренилась гораздо глубже. Сейчас все, что угодно, бесило ее.
А Нина была такой подходящей мишенью.
У них было так мало общего. Кузина Эшли была из лучших в своем классе, из-за чего неважные отметки Эш казались еще хуже. Нина и ее подружки были отличницами и умницами - не зубрилками, не учительскими любимчиками, но и не отпетыми хулиганками. Самой великой музыкой для них был Дебби Джибсон; они не смогли бы вынести самый простой гитарный риф, когда он хватает за горло и хорошенько трясет - как подобает настоящей хорошей музыке. А смотреть такую бурду, как эти мерзкие выжимки из великого фильма Кокто...
Эш вздохнула, кончила раздеваться и, надев на себя мешковатую футболку с "Мотли Крю", попыталась без особого успеха подстроить дребезжащий звук телевизора. Она убрала одежду, попросту свалив ее в кучу на свой стул возле окна, достала из армейского ранца книгу, купленную сегодня, и села на кровать, подоткнув подушки под голову.
Конечно же, не Нина и не "Красавица и Чудовище" так раздражали ее сейчас. Это все тот странный парень, который шел за нею от магазина оккультной литературы до самого дома.
Обычно она прекрасно расправлялась с теми, кто пытался пристать к ней. Обычно это бывали какие-нибудь хамы, которым достаточно было показать средний палец, чтобы они начали нести гадости. На учительских любимчиков и хай-лайфистов можно было не обращать внимания. Панки и крутые ребята ну, тут можно было посмотреть, пока не разберешься, насколько они интересны, а потом - выкинуть их из памяти или не выкидывать.
Но этот...
Она не могла решить, кто он такой. Он был высок, черные волосы коротко подстрижены, черты лица тонкие и резковатые. Года на три или четыре, по меньшей мере, старше ее - может быть, ему даже двадцать. На нем были высокие ботинки и джинсы, белая футболка без надписи и длинный черный плащ.
И глаза его пугали.
Опасные глаза.
Впервые она заметила, что он следит за ней, в магазине, где она покупала старое издание "Красной книги новых измерений", сборник очерков по оккультным наукам Форчуна, Батлера, Регардье и других таких же. Потом, по дороге домой - пешком, потому что последние деньги Эш просадила на книгу - ей показалось, что за ней кто-то идет. Она обернулась, и он был там, стоял на углу под фонарем и даже не пытался прятаться. Просто стоял, как будто вся улица была его собственная, и смотрел на нее.
Эш пошла к дому тетушки и дядюшки в обход через Нижний Кроуси и пустырь Батлера Ю., но он сидел у нее на хвосте. Не ближе и не дальше, чем тогда, когда она впервые заметила его. Наконец, Эш пришлось зайти в дом - теперь он знал, где она живет - иначе она пропустила бы вечерний сбор, что было бы вовсе нехорошо:
тетушка сейчас относится к таким вещам очень строго. В прошлый раз Эш просидела безвылазно дома все выходные - все выходные! - за то, что в четверг пришла домой слишком поздно.
Закрыв дверь, Эш выглянула в окно и увидела, как незнакомец неторопливо прошел мимо. У самой их калитки он остановился, улыбнулся ей в окно тонкими бледными губами, глаза его сверкнули, и он ушел.
Но что-то он оставил.
Обещание.
Она еще увидит его.
Вот это-то и злило Эшли сейчас.
Она хотела бы, чтобы рядом оказался кто-то, с кем можно поговорить об этом, но никого не было. Тетушка и дядюшка, наверно, просто перестанут разрешать ей гулять по вечерам. Ребята, с которыми она сейчас водится, посмеются над нею, и, кроме того, подпортится ее репутация, завоеванная с таким трудом. А что касается Нины...
Эшли взглянула и увидела, что кузина смотрит на нее со странным выражением на лице. На секунду ей захотелось вдруг взять и открыться Нине, но тут же все та же непонятная, беспричинная злость поднялась в ней.
- Может, тебе портрет нарисовать? - услышала Эш свой голос.
Нина тут же перевела взгляд на экран телевизора. Эш снова вздохнула и открыла книгу, начав читать первый очерк, "Миф о Круглом Столе" Форчуна.
Но, читая, Эш то и дело возвращалась к опасным глазам того незнакомца, глубоко встревожившим ее где-то в глубине души. Они никак не хотели забываться.
НИНА
Родители - это всегда тяжело, но иногда Нине казалось, что ее родители - особенно. Это были самые настоящие правоверные и неисправимые шестидесятники.
Мама до сих пор носила длинные волосы почти во всю спину и предпочитала длинные и широкие платья и рубашки в густой цветочек. Она приехала когда-то в Америку из Англии работать детской няней, но осталась здесь навсегда, потому что Лето Любви было в полном разгаре, а в душе она была истинной хиппи - хотя до того она и не знала об этом, - и она попала именно туда, где должна была быть.
Отец Нины был наполовину итальянец, наполовину - индеец, что, как призналась однажды Нине мама, впервые и привлекло ее внимание. В те времена любой, в жилах которого текла хоть капля индейской крови, был центром всеобщего внимания. Он был большой, широкоплечий, смуглый, в каждом ухе - маленькая золотая серьга, и волосы его были такими черными, что, казалось, они поглощают свет. Волосы он завязывал длинным конским хвостом. Джуди как-то сказала Нине, что он похож на рокера, и что когда она первый раз попала в дом к Нине, он напугал ее до полусмерти. Теперь же она говорила о нем: "Класс!"
- Мне бы твоих родителей! - сказала Джуди Нине спустя несколько недель, когда они сидели у Нины в спальне.
Родители Джуди были американскими китайцами во втором поколении, и все еще сохраняли забавные представления о том, что ребенку можно, а чего нельзя.