Прошедшие годы, однако, тянут на дно, как кирпич. Сравните то, что писала Рита в 70-е, с тем, что написано в 90-е. Тяжесть, какая-то внутренняя тяжесть нарастает из года в год. Не прочитываемый, но осознаваемый интуитивно фон становится все более мрачным, интонации — все более усталыми.
Можно не знать, не слышать, не помнить, как «високосники» пели «Похитителя снов», но нельзя не откликнуться на эти изящные, богатые, насыщенные образами строки:
Наследие испано-латиноамериканской поэзии скрещено с традицией «проклятых поэтов», символистов и рок-традицией, идущей от Дилана и Моррисона: внутренняя рифма, нанизывание выпуклых образов — не ради самих образов (потому что «так положено»), а ради конечного эстетического результата, ради трилла, катарсиса: «ночь бродягой» — задается нервное, испуганное, настороженное ожидание; «похититель снов» — вводится пугающий, темный образ всепроникающей опасности, чужого, залезающего в твои мозги (во сне) и выясняющего у тебя, спящего, беспомощного, неспособного дать отпор, что ты скрываешь; «криком сов» — страх нарастает, поскольку введен условный знак, пароль, а где пароль — там тайная организация (секретная служба); «расплескает луна» — ужас утраты: расплескать — это лишить целостности, разорвать, разломать, разбить, безопасность утрачена, двери взломаны, люди в черных плащах уже стоят у твоей кровати и показывают ордер; «мертвенный свет» завершает картину, выводя тебя из царства живых в царство мертвых, тот самый «быстрый танец хвостатых комет», который теперь потушен — это ты сам, ты себя так воспринимаешь в ранней молодости — именно кометой...
Вторая строфа лишь заостряет и углубляет образы первой. «завалит осколками», «влезет в дом», «черной кошкой застынет, готовясь к прыжку», «нашепчет судьбу» (помните «мертвенный свет»? приговор уже проштампован).
Тогда — в конце удушливых 70-х — «Похититель снов» воспринимался просто как революционная пропаганда (поколению птючей этого не понять), и за образом Похитителя вставала тень Лубянки и лично Юрия Владимировича Андропова:
И главное — вроде бы невинный текст! Черный же карлик, а не «воронок»; хрустальное кольцо, а не отмычка...
«На продажу» была песней еще более откровенной. Так тогда не пели, о таком тогда не пели... И при этом какая прекрасная строка:
Кое-кто из заслуженных рок-деятелей из окружения Риты, наверное, охарактеризует ее стихи и песни 70-х как «детские» (есть такое модное в этих кругах определение). Это чушь. Это зависть дюжинных циников. Лорка и Блок, Байрон и Эредиа писали, с этой точки зрения, именно «детские» стихи. От этого они не перестали и не перестанут быть гениями. Их читали и будут читать — до конца цивилизации. А вот «взрослые» опусы, например, Пригова или Всеволода Некрасова, несмотря на их «взрослость», скоро никому не будут нужны — по причине «взрослой» бездарности (вспомним, что гений = ребенок).
Сами они думают, конечно, по-другому, возведя посредственность в образец — и навязывая нам свою точку зрения через собственную тусовку, через своих друзей. Поскольку они стали «мейнстримом», выбились в литературный истеблишмент — они думают, что они уже победили, уже навязали всем нам свою посредственность в качестве образца. Как бы не так!
Директор издательства «Гилея» Сергей Кудрявцев рассказывал однажды, как минималист Всеволод Некрасов, взяв и небрежно полистав книгу «Поэзия русского футуризма», сказал презрительно:
— Да, как же далеко мы все-таки по сравнению с ними продвинулись!