— Погоди, — вдруг сказал Стас грубо. — На-ка вот ещё. Это малайзийские...
Уже отходивший было Кузьмич проворно обернулся и суетливо схватил монетки.
Открылись двери лифта.
Стас распаковал чемодан и даже успел повесить кое-что в шкаф, когда зазвонил телефон.
Ну надо же, удивился Стас, только приехал... Никто же не знает... И кто это может быть? Колька, что ли? Или Лисовскому уже донесли?
Он поднял трубку.
— Да?
— Стас? — спросил незнакомый женский голос.
— Да. А это кто?
— Юля.
— Юля? Какая Юля?
— Ну Юля, Юля Савина. Забыл?
Стас лихорадочно вспоминал. Почти сразу вспомнил.
— А, Юля! — с напором сказал он. — Ну как же, как же! Разве я тебя мог забыть, ну что ты! Сколько мы с тобой не виделись, слушай? Года четыре, да? А как ты узнала, что я приехал?
— А я и не узнала. Я тебе третий день звоню. Через каждые два часа.
— Да? — деланно удивился Стас. «Просить что-то будет», — уныло подумал он. — У тебя ко мне какое-то дело?
— Да, — жестко сказала трубка. — Дело. Агнесса умерла.
— Агнесса? — озадаченно переспросил Стас. — Какая Агнесса?
— Ну, знаешь, Стас, — с нервной дрожью сказал трубка. — Совесть надо всё-таки иметь! Агнешка!
Трубку бросили. Пошли короткие гудки. Стас с удивлением посмотрел на трубку и положил её на рычаг.
Агнешка какая-то... Кто это? Агнешка... Чушь какая-то...
Он пошел на кухню. Где-то у него был дарджиллингский чай...
На полпути он остановился.
Он вспомнил всё.
Агнешка. Польская девочка из Вологды.
Он ещё страшно веселился по этому поводу. Поляки в Вологде!.. Маленькая, не доставала ему до подмышки. Большие детские серые глаза. Курносый носик. Пепельные волосы. Он называл ее Малыш.
Он вспомнил всё.
Яркие солнечные лучи, пробивавшие насквозь маленькую квартирку на Юго-Западе... Тройная радуга, висящая в небе за окном... Агнешкин вскрик «Ой, больно! Ну правда, очень больно!» Он вспомнил, как она смеялась у него на груди, как он говорил: «Ты единственная и уникальная. Я напишу о тебе в Англию. Тебя занесут в «Книгу рекордов Гиннеса». Трижды дефлорированная в течение одной недели. Такого никогда и нигде в мире не было. Слушай, и как это ты себе такую плеву отрастила?» — «Ну я же не специально», — отвечала она и смотрела на него снизу вверх счастливыми глазами...
Он вспомнил всё.
Он сел и прислонился к двери кухни.
И вдруг почувствовал, что руки дрожат.
— Господи, — сказал он вслух, — это какая-то ошибка. Умерла... Этого не может быть. Ей же сейчас, наверное, лет двадцать семь... Да не может она умереть!
Телефона Савиной не было ни в первой, ни во второй, ни в третьей записной книжке.
По телефону Кондратьевой никто не отвечал. Телефон у Ликиной сменился. У Бергер было занято. Других подружек Савиной он не помнил.
— Чёрт! Чёрт! Чёрт! — кричал он, набирая номер снова и снова. У Бергер было занято.
Он бросил трубку и пошел к бару. Где-то здесь был коньяк.
Телефон зазвонил.
— Чёрт, да что вам всем приспичило!
Он схватил трубку.
— Стас, это опять я... — сказал в трубке мягкий голос.
— Юлечка! — закричал Стас, перебивая её. — Милая! Какая ты умница, что позвонила. Прости меня, кретина! Только из аэропорта, голова не варит...
Он запнулся, почувствовав, что фальшивит.
— Юля, — сказал он тихо. — Это правда, что Агнешка умерла?
— Стас, разве такими вещами шутят?
— Ну, мои знакомые и не так шутят... Но это я так. Ты прости... Что с ней случилось? Автокатастрофа?
— Почему автокатастрофа?
— Ну, в таком возрасте не умирают...
— Стас, — грустно сказала Юля, — умирают в любом возрасте. У Агнешки был цирроз печени.
— Что? Цирроз? — Стас ощутил какое-то беспокойство. — Она что, пила?
— Стас, — мягко, но укоризненно сказала трубка, — она перенесла сывороточный гепатит. Ты что, забыл?
— Забыл, — потрясенно сказал Стас. Да, да, у неё же действительно был гепатит, как это он мог забыть, ёлки-палки?
— Юля, — Стас сглотнул слюну, — а похороны, похороны когда?
— Завтра, в двенадцать.
— А на каком кладбище?
— Стас, тебе не стыдно? Агнешка же вернулась в Вологду. Она же не могла жить в Москве. Она боялась встретить тебя на улице...
Стас почувствовал, что заводится. Вечно это бабьё с их бабьей дурью.
— Знаешь, Юля... — сказал он зло, и вдруг внутри него словно что-то щелкнуло. Щелкнуло — и он понял, что ему нехорошо. Очень нехорошо.
— Знаешь, Юля, — повторил он упавшим голосом, — если я стал богатым поп-музыкантом, это ещё не значит, что я стал законченной сволочью. У меня есть машина. К завтрашнему мы до Вологды доедем. Ты готова?