— Да.
— Сколько тебе нужно на сборы?
— Нисколько.
— Так. А мне переодеться — полчаса. Машину заправить — полчаса... Ты где живёшь?
— На Колобке.
— Ага. Публичный дом на Каретном знаешь?
— Ты шутишь? Какой публичный дом?
— Ну, официально это ресторан...
— А, поняла.
— Ну вот, через два часа перед рестораном. Приходи впритык, а то нувориши клеиться будут.
Он гнал как сумасшедший. Юля, свернувшись, спала на заднем сидении.
Гаишники тормозили их, наверное, раз десять. Первые три раза — до Загорска включительно — он откупался зелеными. Как Московская область кончилась, гаишники стали узнавать в лицо и, расплываясь, отпускали так. В Семибратово один даже автограф попросил. Перед Даниловым, правда, попался скучный пожилой майор. Тот, похоже, телевизор не смотрел и артистов не знал. Пятьдесят баксов его вполне устроили.
Пока Юля не спала, они разговаривали. Оказывается, Юля с Агнешкой все эти годы поддерживала отношения. Оказывается, Агнешка отказалась поступать в аспирантуру тут, в Москве, и уехала к себе в Вологду. Преподавала там в педе. Замуж не вышла. Связано ли это как-то с ним, Стас спросить побоялся. И без того он чувствовал себя настолько мерзко...
Он вспомнил квартиру у Кольцевой, которую Агнешка снимала с двумя подружками — это уже после Юго-Запада. Он тогда ещё был полуподпольным рок-музыкантом, как раз входившим в моду. В разгаре была горбачевская перестройка. Неформалы были нарасхват. Рокеры в первую очередь. Начиналась полоса больших денег. Агнешка хвасталась им в группе — и вся группа ей завидовала. Он приходил в гости — и приносил дикие для бедных студенток-провинциалок яства: икру, балык...
— Такого в природе не бывает, — убежденно говорила о брауншвейгской колбасе Агнешкипа соседка Таня и глядела на него влюбленными глазами.
Это было еще до первых контрактов, до первых загран-гастролей — в Польшу, до первых валютных гонораров. Они тогда как раз записывали свой первый диск, а продажные телевизионщики терпеливо, как детям, по третьему разу объясняли им, что не нужно выкладываться и играть чисто — они, телевизионщики, всё лишнее уберут, всю лажу исправят и вообще сделают из дерьма конфетку, у них на телевидении все и всегда так...
«Боже, — подумал он, — тогда еще был жив Ельцин — и не только жив, а кажется, даже президентом не был, и мы, дураки, верили, что он враг номенклатуры, и Советский Союз еще не развалился, и я еще не пробовал ни одного наркотика...» Он покачал головой, вписываясь в поворот... Наркотики... Какие наркотики! Он еще не переболел даже по первому разу триппером... А откуда тогда было взяться трипперу? Они же вкалывали с утра до утра — репетировали, репетировали, выступали, репетировали. И еще не было толп этих дурных нимфеток, этих «задранных юбок», как звали их презрительно его друзья-музыканты, этих нажравшихся экстази дурочек, вырывающих друг у друга крашенные в рыжий цвет волосы только для того, чтобы первой успеть сделать ему минет...
А какую музыку они тогда играли, боже мой! А текста какие были! Это тебе не «ты меня любила, я тебя любил...» Там Боб Дилан в гробу от зависти корчился... Хотя нет, тогда Дилан ещё был жив. Ну значит, Леннон от зависти в гробу корчился. И Боб Гребенщиков... Хотя нет, Гребенщиков тоже был жив — и даже не был разожравшимся божком, а был своим парнем-хиппарем, которого не пускали за границу из-за того, что он стоял на учёте у нарколога...
И ведь ни одного клипа ещё не было, ёлки-палки! И люди на сцене играли рок и пели действительно песни, а не муть какую-то. И всей этой шпаны не было, которая теперь в мэтрах ходит. Лады Дэнс не было в заводе. И этих козлов тоже... как их... «Иванушки интернешнл»... А как Фил зверствовал на репетишнах! «Это что?! Это цитата из «Секс пистолз». Без краденого не можете, да?! А это что? Я вам что, тинэйджер прыщавый? Я «Since I’ve Been Lovin’ You» не опознаю, думаете? Да я «Цепеллинов» наизусть с закрытыми глазами играю — любую вещь!»
Да, было время...
А потом посыпались гонорары, пошли концерты на стадионах, полезли эти пятнадцатилетние крашеные сифилитички, наркота, продажные телевизионщики, просящие заменить вот такие-то слова в куплете на такие-то, позорное выступление «в поддержку демократии» на Красной площади, брудершафт с пьяным в стельку Станкевичем... или Шахраем?. нет, всё-таки Станкевичем... все они на одно лицо... пробы ставить некуда...
Он начинал нагуливать жирок от сытой жизни, и Агнешка звала его «Пузан». Хватала за кожу на боках и говорила: «Ого, какие соцнакопления! Так у меня всегда папа говорил». Папа у неё был кандидат каких-то наук...