По улицам рыщут голодные стаи волков, поэтому жители выходить на улицу с наступлением темноты боятся. Большую часть бродячих кошек и собак волки уже съели. Теперь охотятся за воронами. Многие вороны пообмерзли и не могут летать: их-то волки и едят.
Вчера Московская программа TV (единственная действующая) показывала прямой репортаж о штурме Московского мясокомбината объединенными волчьими стаями Юго-Востока и Востока. Мясокомбинат пока отбился, хотя волки и захватили (ценой больших потерь) подъездные пути, разгрузочную станцию и часть Центральной базы. На захваченной станции волки разграбили 4 эшелона с мясом. Мясо куда-то унесли. Ходят слухи, что руководил штурмом мясокомбината медведь (шатун).
Правительство, испугавшись голодной смерти, послало на помощь мясокомбинату механизированную колонну, но та попала в выкопанные волками ямы (т.н. волчьи ямы) и завязла еще на подходе к мясокомбинату.
Метро пока еще работает. В вестибюлях живут беженцы из Замоскворечья (захваченного крысами) и просто граждане, не способные добраться до дому. В переходах стаями ходят мыши с мышатами и выклянчивают у прохожих еду на кормежку малышей. Многие подкармливают: жалко всё-таки мышат — они маленькие, розовые, дрожат и пищат.
По радио передаются призывы не поддаваться панике и рекомендации, как питаться голубями, воробьями и синицами. Голубь в единственном числе почему-то произносится как «голуб», а воробьев с редким упорством именуют «жидами». Там и говорят: «Каждый Голуб и каждый жид должен быть выловлен...» Многие видят в этом дурной признак.
Электроэнергию дают два раза в день: с 6 до 8 утра (чтобы можно было помыться — так как только в это время есть вода — ее гонят насосами, в остальное время насосы, как и все электрооборудование, не действуют) и с 21.00 до 22.00 — чтобы можно было посмотреть программу «Время» и узнать новости. Иногда еще по недоразумению включается свет и вообще подается электроэнергия и в другое время — часа на 2-3, но это очень редко (именно в это время и удалось выяснить, что работает только Московская программа TV).
Холод страшный. Население жжет костры и у них греется: иногда прямо в квартирах (многие дома уже сгорели).
Говорят, какие-то анархисты (во главе с неким Василивецким) захватили Музей революции, где в качестве экспоната сохранилась печка-«буржуйка», забаррикадировались там и отражают все попытки их оттуда выбить. Пока еще они топят «буржуйку» 50- и 100-рублевыми банкнотами (которые этот Василивецкий принес с собой). Считается, что их хватит еще дня на 2-3, а затем анархисты угрожают начать топить экспонатами музея.
У меня пока тепло: топлю печку, лес беру с ближайшего поезда с лесом, застрявшего на железной дороге. Слушаю радио, используя приёмник-передатчик, снятый с вертолета (у нас тут в окрестностях несколько штук упало: замерзли двигатели). Вообще, я снял с вертолета много полезных вещей: гироскоп, горючее (у меня дома оно отмерзло и очень помогает: обольёшь им насквозь промерзшие доски — горят как сухой дерн), парашютный шелк (шью из него потихоньку куртку-зюйдвестку), тяжёлый авиационный пулемёт с боезапасом.
Ну всё, закругляюсь: пришли соседи за мной и моим пулемётом: крысы опять пошли на нас со стороны Люберец. (Пятый раз за последние трое суток — настырные, сволочи!) Ну, ничего, у нас отрыты три линии обороны — думаю, отобьёмся.
Целую тебя, твой Котик. 2.2.91.»
Стас выронил листки на пол, механически включил чайник и обалдело посмотрел перед собой.
Неужели все это было? Неужели он это писал? Неужели в феврале девяносто первого была такая холодная зима? Про крыс с волками — это, понятно, стёб, это он издевался над газетами и над этим козлом... как его... Коржаков?.. Бардаков?.. а, Кабаков!.. или его тогда ещё не напечатали?.. но неужели он, Стас, это всё написал?
Да, теперь он таких писем не пишет. И никаких. Теперь письма пишет менеджер. А он подписывает. «Уважаемый господин такой-то! Напоминаем Вам, что по условиям контракта, заключенного с Вашей фирмой...» Тьфу, мать!
А это что?
Стас нагнулся и поднял с пола две сложенные бумажки в клеточку, густо исписанные круглым крупным почти детским почерком девочки-отличницы.
«Милый Стас», — увидел он на первом листке. И рука у него задрожала.
«Милый Стас, мне очень стыдно за такой пошлый жест, как подобное письмецо, но просто сказать я ничего не сумею и просто я стесняюсь, вобщем. Так, конечно, тоже унижение, но уж я и так настолько позорно себя веду, что мне должно быть уже все равно, поздно уже спохватываться.