Зато теперь, думал он, настало время, когда за все это нам воздастся. Войны кончились, враги отступили, ошибки исправлены. Сорок два года прошло с революции, и наконец установилась новая общественная система. Вся наша молодежь другой жизни никогда и не знала. Они ни разу не видели, чтобы мимо них проехал богач в карете, ни разу не видели частной лавки. И вот наконец появляется возможность выполнить все обещания, которыми кормили народ в голодные годы. Вот и отлично, думал он, мы ведь не просто так обещали, мы никого не пытались надуть, однако всему есть пределы — нельзя же вечно сидеть на таких харчах. Из обещаний каши не сваришь. Некоторые товарищи, похоже, считают, что можно обойтись красивыми словами и красивыми идеями, думают, что человечество доберется до счастья на чистом энтузиазме. Нет уж, товарищи, извините, мы с вами разве не материалисты? Мы с вами разве не из тех, кто может обойтись без сказок? Если уж коммунизм не в состоянии обеспечить людям жизнь лучше, чем капитализм, то он лично не видит, какой тут смысл. Лучшая жизнь — в самом простом, практическом смысле: чтобы лучше стали еда, одежда, дома, машины, самолеты (вроде этого), чтобы лучше было ходить на футбольные матчи и играть в карты, и сидеть на пляже летом, чтобы детишки плескались в волнах и можно было попивать из бутылки что-нибудь холодненькое. Больше денег, чтобы их можно было тратить, — или же пускай будет мир, в котором деньги больше не нужны для распределения хороших товаров, потому что хороших товаров столько, что так и сыплются из этого, как он там называется, из этой штуки вроде рожка, переполненного фруктами. Рог изобилия. К счастью, все самое трудное уже почти сделано. Тяжелые грузы таскать уже почти закончили, приходилось и поднимать, и толкать, и — что скрывать — подгонять народ пинками и руганью, вот так и заложили фундамент хорошей жизни, создали собственный рог изобилия, из которого нынче льются и сталь, и уголь, и электричество, которые нам так необходимы. Все крупные дела сделали. Осталось только с мелкими разобраться. Пора использовать то, что уже построено, чтобы превратить жизнь из борьбы в удовольствие. Мы же на это способны. Раз смогли произвести миллион тонн стали, то сможем произвести и миллион тонн чего угодно. Надо только сосредоточиться и так повернуть этот наш рог изобилия, чтобы он не только швеллеры выплевывал, но чтобы из него рекой потекли еще и граммофоны. Хватит жертвы приносить. Пришло время вареников со сметаной — старая сказка о пире, который никогда не закончится, только на этот раз ставшая былью, сбывшаяся при свете дня, причем с помощью науки.
По его мнению, это уже начиналось. Посмотреть хоть на людей на улице: вся старая одежда за последние несколько лет исчезла. Не видать больше ни заплаток, ни чиненых вещей. Все одеваются в красивое, новое. У детей зимние пальто, неношеные. У людей на руках часы, совсем как его собственные, хорошие стальные часы Куйбышевского завода. Куча народу переезжает из этих жутких коммуналок, где одна уборная на четыре семьи, а за пользование плитой драться приходится, в новенькие панельные многоэтажки. Конечно, до конца еще далеко. Кому же лучше знать, как не ему. Он-то видел цифры, подготовленные экономистами. Советский рабочий по-прежнему получает около 25 % дохода среднего американца, даже если прибавить сюда деньги, и весьма немалые, выделяемые государством на все те вещи, которые в Америке стоят денег, а в Советском Союзе даются бесплатно. Но видел он и другие цифры, те, которые демонстрируют, что за последнее десятилетие, если считать год за годом, рост советской экономики составлял 6 %, 7 %, 8 % годовых, тогда как в Америке он в лучшем случае достигал каких-нибудь 3 %. Он был не тот человек, чтобы просто так радоваться графикам, однако этот его порадовал, когда он понял, что, если Советский Союз будет, опираясь на более эффективную плановую экономику, попросту поддерживать те же темпы, линия, отображающая советское благосостояние скоро пересечет линию, изображающую благосостояние Америки, а потом, не пройдет и каких-нибудь двадцати лет, взлетит выше нее. Он видел победу на ватманском листе. Это доказано. Это должно произойти. Потому-то он и принял приглашение президента Эйзенхауэра. Это испытание, и дело не только в переговорах с богатейшим, сильнейшим капиталистическим государством на планете, это еще и испытание сравнением. Готовы ли они померяться силами: советский образ жизни против американского? Готовы ли они дать людям хоть краем глаза взглянуть на масштабы задачи, стоящей перед ними? Он считал, что если верить в лучшие времена, если положиться на тот график, то и вести себя надо соответственно. Обязательно надо как-то проявить свою убежденность. Люди ведь заслужили право на капельку доверия. Вот он в этом году дал добро на Американскую выставку в парке “Сокольники”, потому что доверяет советским гражданам, которые собираются ее посетить. Пусть увидят лучшее, на что способны американцы. Пусть увидят, с кем соревнуются. Пусть увидят то, что в скором времени ожидает и их самих, это и многое другое — теперь уже недолго осталось. Пусть собака увидит лису. Пусть нагуляют аппетит к будущему. Может, идей каких наберутся. Всегда хорошо учиться у американцев.
Так что да, он считал, что они готовы. “Догнать и перегнать”, как любил повторять Хозяин. “Догнать и перегнать”. Стратегия та же самая. Разница в том, что теперь это больше чем цель. Теперь это действительно происходит. Соответственно, он собирался сделать американцам предложение и полагал, что американцы его примут. С какой стати им отказываться? Предложение было такое. Поскольку великий спор между капитализмом и социализмом носит характер экономический, почему бы не вести его именно так, а не военным путем? Почему бы не относиться к нему, как к гонке: посмотрим, кому лучше удастся обеспечить обычного человека на пляже холодным напитком? Две стороны могут сосуществовать, одновременно соревнуясь. Боевую готовность можно отменить (да и генералы перестанут съедать такую часть госбюджета, что тоже будет кстати). История может двигаться вперед мирным образом. Капиталисты, естественно, полагают, что их система самая лучшая. Они, естественно, ожидают, что выиграют это соревнование — в этом-то вся прелесть. Так почему бы им не согласиться? От капиталистов потребуется лишь успокоиться и признать, что мир уже поделен на две половины, одна из которых им больше не принадлежит. Придется им привыкнуть к мысли о том, что Польша, Китай, Венгрия и все остальные сделали выбор в пользу другого образа жизни и обратно не вернутся. Иногда американцы, кажется, это понимали; иногда, как ни странно, нет. Взять хотя бы визит Никсона в Москву два месяца назад, когда открылась выставка. “Давайте соревноваться в достоинствах наших стиральных машин, а не в мощи наших ракет”, — сказал он, вице-президент Соединенных Штатов, правая рука самого Эйзенхауэра! Отлично! И все равно на той же самой неделе, когда правая рука Соединенных Штатов была протянута в знак дружбы, левая рука делала жесты, которые, извиняюсь, в приличном обществе словами не опишешь. Как раз в тот самый момент Конгресс США объявил “Неделю порабощенных наций” и принялся называть Советский Союз тираном, а его союзников — рабами. Нет уж, если американцы хотят мира, такого рода оскорбления придется прекратить. Он ехал в Америку предлагать мир, а уж принимать его или нет — дело американцев. Их дело, снимут ли они эмбарго на торговлю. Если они рассчитывают, что он встанет на колени, то они ошибаются. Выпрашивать он ничего не станет — нет, никогда.
Хозяин, конечно, всю эту затею с поездкой не одобрил бы. Хозяин всем им давал понять, что он единственный, у кого хватит духу и ума пойти против мировых господ. “Без меня капиталисты вас превратят в фарш, — говорил он. — Без меня они вас утопят, как котят”. Говорил: “Эх, Никита Сергеевич! Ты стараешься, как можешь, но разве ты можешь, как нужно?” Он вспомнил тот раз, когда Хозяин на заседании, прямо перед всеми, вытянул свой толстый, желтый от табака палец и трижды сильно стукнул его между глаз, словно дятел, раздраженно долбящий по дереву. И тот раз, когда Хозяин выколотил угольки из своей трубки на его лысую макушку, страшно горячие; еще горячее вспыхнул он от стыда, когда вспомнил это — ведь он тогда считал, что Хозяин имеет на это право, и восхищался им ничуть не меньше. Конец тебе, скотина, сказал он той вспомнившейся улыбке. Прощай.