- Мне не нужен отпуск, господин полковник, меня окончательно выписали. А в аппарат я не хочу.
- Господин аль-Сольх. – значит, он больше уже не инспектор. - Вы оказали значительные услуги государству, и государство желает дать вам более широкое поле для применения ваших способностей, каковые не вполне сочетаются с рабочей практикой нашего отдела.
Может быть, переводит Фарид, вы и не хотите в аппарат, но еще меньше вас хотят видеть здесь. Еще раз захотелось развернуться и уйти, но он знал, как будет потом жалеть о том, что хлопнул дверью, не попросил прощения, не выказал должное смирение. Здесь не место гордому фырканью и рассуждениям о том, что не хотите – не надо, еще пожалеете. Он хотел служить именно в контрразведке, хотел еще до переезда в Дубай из Индии, год уговаривал отца подыскать ему подходящую должность, потом лез вон из кожи, чтобы разобраться в нравах и обычаях Сектора А, в характере начальника – и ему было интересно, он не хотел никакого другого места.
Потом, конечно, сам все испортил, но не может же быть, чтоб окончательно? Почему другим и не такое сходит с рук? Почему тот же Имран… потому что Фарид не Xc? Ну так Фарида сюда и не с улицы подобрали!
- Валентин-бей… - аль-Сольх слегка склонился вперед. – Я понимаю, как я виноват. Я очень хорошо понимаю. Я прошу у вас прощения… и у инспектора Хамади тоже. Я столько всем хлопот причинил, я все понимаю…
И уже понял, что сказал не то - увидел, как Амар усилием разравнивает лицо, как будто оно у него из прогретого пластилина - и слово, отчетливо выписанное на скулах, в прищуре, в уголках рта исчезало, расплываясь, но все-таки поддавалось прочтению. Тварь.
- Нет, господин аль-Сольх, ваши слова свидетельствуют о том, что вы ничего не понимаете.
Может быть, ну может же так быть, что Штааль просто хочет, чтоб Фарид эту выволочку запомнил накрепко? Наверняка так и есть. Ну что ж, можно и потерпеть. Нужно потерпеть, ничего в этом такого нет. Просто иногда Валентин-бей ведет себя как остальные начальники секторов, наверное, чтоб сотрудники не слишком уж чувствовали себя отдельными и особенными.
- Я понимаю. Я нарушил ваше распоряжение, я занялся этим делом без разрешения, нарвался на засаду… но я ведь старался ради общего дела! И все-таки раздобыл эти сведения…
- Господин аль-Сольх, - вздохнул Штааль, - собственно, все происшедшее должно было показать вам, насколько вы непригодны для этой работы. Кроме того, и вы сами вряд ли будете довольны ролью вечного четного. И если вы считаете себя чем-либо обязанным Сектору А, я рекомендую вам принять предложение.
Самое странное, Фарид ничего не чувствует. Вот у него внутри, на уровне солнечного сплетения, воронка. Большая такая, всасывает все. А будто и ничего. Тогда в борделе было куда больнее и страшнее, кажется.
Только у капитана Хамади выражение лица почему-то опять изменилось, но не поймешь, на что.
Дальний край стола теперь не видно. Там только солнце и очерченная им тень.
А так все хорошо. Не кричат, не проклинают, не бранят. Может быть, все-таки есть шанс? Хотя, конечно, это Штааль, он сроду ни на кого не кричал и не бранил.
- Валентин-бей! Я вас очень прошу! Понизьте меня хоть до стажера, только дайте еще один шанс! Я… я все-таки хотел как лучше.
- Нет, извините, но это невозможно.
Хамади смотрит туда, за край солнца, потом поворачивается, наклоняется вперед. Хорошо, что стол такой широкий. Плохо, что Амар такая дылда - перемахнет и не заметит. Потому что лицо у него даже не плывет, не меняется, а попросту наливается раскаленной лавовой яростью.
- Вон отсюда… - низко гудит он, как вулкан перед извержением.
- А...
- Вон. - Это уже не гудение, а почти рокот. - Немедленно.
И Фарид аль-Сольх, больше не инспектор, кивает, поворачивается и выходит из этого кабинета вон и немедленно. И очень аккуратно, чтобы не хлопнула, прикрывает за собой дверь. И думает, что четыре дня назад плакал бы. Но слезы это прошлогодний снег, а у него есть невеста и он обязан думать о ее благополучии. Потом о семье. Все остальное - по возможности.
Ширин Усмани, невеста с приданым
Под покои Ширин Усмани, дорогой гостьи, и ее почтенной тетушки, не менее дорогой гостьи, в гостеприимном доме аль-Сольхов отвели целое крыло – скорее даже, отдельно стоящий флигель. Полуотдельно – крытый прозрачный переход на уровне второго этажа вел прямо в зимний сад большой резиденции. Поселили. Выделили прислугу. Назначили охрану. Одним словом, принимали со всем почетом и всеми мерами предосторожности – как важную свидетельницу по сложному политическому делу и дочь очень важного человека из соседнего государства.
Мысли о побеге Ширин оставила, краем глаза разглядев, как двигаются две симпатичные служанки. Ровно, плавно, и очень-очень спокойно. Им бы еще мягкие тапочки на нескользящей подошве, и можно на дежурство в психиатрическую лечебницу. Наверное, там их и отыскали. Впрочем, обе были почтительны и расторопны. К тому же, девушке было интересно, что последует за почетным и вполне комфортабельным заключением.
Задумываясь о будущем, она всегда понимала, что рано или поздно у нее появится какой-нибудь муж. Такой, который придется по вкусу Ширин и будет соответствовать уровню семьи и ее интересам. Традиционный брак с небольшими поправками. Отец не обещал этого прямо, но она не раз слышала, как он объясняет брату, что никуда из семьи Ширин не денется, а когда придет время, найдут ей подходящего мужа, и возьмут его в дом. Брат ревновал заранее, предполагая, что с родичем придется чем-то делиться. Особенно его пугала необходимость разделить с посторонним место подле отца. Теперь у Ширин были все шансы «деться»… и новые перспективы завораживали.
Главная оказалась неожиданной. Ширин знала, что в Туране все иначе, но что ее попробуют продать главе государства как будущую... первую туранскую "летчицу" от сетей и систем - и продадут, судя по всему? Что поймавшие ее люди будут смотреть на нее? Не сквозь нее, не на свой конструкт? А на нее? С ненавистью и отвращением - кстати, очень страшно. С доброжелательным интересом - еще страшнее. С восхищением и счастьем, личным, для нее одной - совсем страшно, почти невыносимо... Но на нее, все время на нее.
Это было очень здорово, что ее здесь заперли - и что здесь тихо и почти пусто. И можно спокойно делать гимнастику и откачивать мусор из буфера. А то она бы захлебнулась.
Три человека понравились ей за последние сутки. Трое мужчин, если уточнять. Все трое совершенно непохожи друг на друга, и все образуют устойчивую комбинацию – треугольник. Господин аль-Сольх. Большой человек; сложный, многослойный, мудрый. С ним – сразу, с первой минуты, - проще и легче, чем с отцом. Он покровительствует, очаровывает, а не взыскивает и критикует. Господин полковник Штааль – быстрее, резче и умнее самой Ширин. По-настоящему, системно и объемно умный, а не сообразительный многознайка. С ним интересно. Фарид, предлагаемый в женихи, в первую очередь красив, очень красив – явился бы под окно с увозом, Ширин бы спрыгнула к нему с балкона. Конечно, не так умен, и по сравнению с невестой попросту дикарь, но в нем, помимо замечательной внешности и весьма лестного восхищения, есть кое-что еще, чего начисто нет у самой Ширин: он с миром состыкован не через логику и знания, а через спинной мозг, чутьем и кончиками пальцев. Если они поженятся, Фарид никогда ее не догонит во многих вопросах, но ему и не надо. Он из мира вещей – запахов, звуков, тканей, картин, деликатесов и движения…
Кстати, у него, скорее всего, тоже должен залипать буфер. И его наверняка не учили его чистить. Не учили, потому что почти никого не учат. А уж мужчин...
Ширин стоит босиком на ласковом, теплом деревянном полу. Мысли и ощущения все еще пытаются ходить блоками по восемь - но уже не во всех направлениях одновременно. Звук и вкус расцепились... скоро и цвет войдет в норму. Я была права, думает она основным каналом. Я была права, а Тахир неправ. И отец неправ. Рычаг нужно применять извне. То, куда мы дошли бы своими силами, как Восточный Пакистан, слишком далеко для тех, кто умрет через пять лет, безнадежно состарится через пять лет, поздно даже для меня. Я права.