— Слушайте, люди! — кричит он. — Слушайте, что я скажу! Нет уж, теперь мы должны ударить по Харо! Не напасть на них будет грешно! Люди Конгхоа, вы хотите жить или умереть? Ежели вам дорога жизнь, бейте этих выродков из Харо! Вспомним, в который раз привели они смерть и огонь сюда, на нашу землю. Разве можно терпеть такое! Чьи руки заграбастали четыреста корзин с нашим кровным зерном? Руки Харо… Чьи руки указали дорогу французу, спалившему Конгхоа? Нет, они не нашего племени. Они жрут французскую соль, ходят во французской одежке. Слышите, не нашего они роду и племени! Они стали для нас чужеземцами…
У старика дух захватило от ярости. Но слова его, словно вихрь, тотчас раздули огонь, давно уже тлевший в сердцах. Гип тоже бросил наземь тесак, вскочил и, размахивая руками, закричал:
— Если хотим быть верными дядюшке Хо, хотим независимости, нельзя не ударить но Харо! Не сокрушим их — знайте: не сегодня завтра сгорит и эта деревня, нас сгонят и с этого ручья! На всей земле бана для нас не останется места. Раньше нам в одиночку было не справиться с ними. Теперь за нас Баланг, Талунг, Дета, Конгма. Мы, люди Конгхоа, должны показать пример и первыми ударить по Харо. Вырежем их под корень! А там сразу и с французом управимся. Французу без Харо не житье — с голоду пропадет.
Мягкие, вьющиеся волосы Гипа, словно отвердев, распрямились и встали дыбом. Он убежал куда-то, тотчас вернулся с самострелом в руке и, стоя посреди деревни, поднял его к самому небу.
— Земляки! — кричал он. — Кто ненавидит людей Харо — за дядюшкой Па! За мной — вперед!
Парни — их было человек пятьдесят — встали все, как один. Старый Па поднялся по лесенке общинного дома. Стоя наверху, он казался необыкновенно могучим и бодрым для своих лет. Усы торчком, глаза сверкают, как два остро отточенных лезвия, в руках самострел, за спиною колчан со стрелами. Голос его рокотал — так ревет старый тигр:
— Стойте! Сразу идти не след. Наготовим побольше стрел. А где сорок секир, что недавно принес Тхе? Тащите сюда, надо их заточить… Гип, ты сходишь в горы, напитаешь стрелы ядом. Раздашь каждому по сотне. Нынче вечером принесем курицу в жертву небу, помолимся. Завтра с утра пораньше — в поход!
Весь остаток дня никто не строгал больше шипов и кольев. Парни точили секиры, острили стрелы. Ночью заплакали женщины и дети. Старухи вспоминали лихое время: бана избивали тогда людей из племени зиарай; зиарай воевали с народом еде — гибли мужья, сыновья; тигры в лесу пожирали трупы; вода в ручьях стала красной от крови, ее невозможно было пить. Но старухи не смели сказать ни слова, боясь, как бы женские речи не прогневили небо — ведь небо стоит за мужчин; они плакали, обняв своих дочерей.
Старый Па обошел всю деревню, дом за домом, он искал Туна.
— Где Тун? — спрашивал он. — Кто же достанет ядовитые колья!
Но Туп исчез, найти его не удалось.
В деревне всю ночь горели костры.
Посреди толпы стоит Нуп. Вокруг него теснятся пятьдесят парней и десять старцев в набедренных повязках — у всех самострелы, за спиною колчаны. Блестят пятьдесят секир, краснеют шестьдесят щитов, цветом своим схожих с засохшею кровью. Припекает солнце.
Минувшей ночью Нуп еще был в Дета. От прибежавшего туда Туна он узнал: дядюшка Па ведет парней в поход на Харо. Он шел, не останавливаясь, всю ночь, и вот он здесь. Неведомо откуда нахлынувшая усталость вдруг стиснула грудь. Казалось, не вздохнуть ему, не перевести дух, не вымолвить ни слова. Пот ручьями течет по лбу, по груди, одежда вся взмокла. С трудом обвел он глазами толпу. От утомленья веки налились свинцовой тяжестью и закрываются сами собой.
Старый Па, стоявший впереди всех, оглядел тесно сгрудившихся парией, потом поднял голову и посмотрел на Нупа.
— А ты, брат Нуп, — спрашивает он, — пойдешь с людьми Конгхоа на деревню Харо? Если откажешься, мы — нас шестьдесят человек — все равно пойдем, сами. Шестьдесят нар этих ног не дрогнут от страха, шестьдесят пар этих рук не промахнутся, стреляя в людей Харо. Лишь тогда уляжется наш гнев… Значит, ты не пойдешь? Если теперь не выступим мы в поход, никогда не одолеть нам француза!
Нуп по-прежнему молчит.
В толпе поднимается шум. Тун, протиснувшись сквозь плотное кольцо людей, подходит и становится рядом с Нупом.
— Так что же, Нуп, — снова спрашивает старый Па, — идешь ты или нет?.. Перед тобой шестьдесят человек — мы уходим.
Он оборачивается к стоящим позади париям: