— Эй! — разочарованию Николая не было предела. — Что за «динамо»? Начала — так будь добра закончить!
Но госпожа Гелигвин чихать хотела на слова Грубанова. Отступив на пару шагов, крикнула ему за плечо:
— Готовьте козлика к ритуалу!
За спиной раздались тяжелые шаги. Николай не успел ни повернуться на звук, ни даже пискнуть, как кто-то со всей недюжинной силой ударил его сзади под коленный сгиб. Мужчина завалился на пол, и стоящая рядом Иримэ накинула на его голову пахнущий луком холщовый мешок.
«Невидимка с тяжелыми шагами» заломила мужчине руки и скрутила их веревками. Затем беспардонно, словно куклу, взвалила тушку Николая на плечо и потащила в неизвестном направлении.
— Воблеры поганые! Отпустите! — пробовал тот кричать и вырываться. — Помогите! Хулиганы зрения лишают!
Но все вопли и возмущения Грубанова остались без внимания.
Глава 7
Нянькаться с мешочным пленником никто и не думал — тащивший Николая человек без особых церемоний бросил того на шершавый деревянный пол.
— Вот ты пелядь некрещеная, — упав на бок и стараясь безуспешно сесть, беспомощно проскулил Грубанов. — Мог бы и поаккуратнее, изделие ты штопанное!
— Не надоело материться, мужчинка? — раздался над ухом огрубелый женский голос, обладательница которого, судя по всему, с младенчества баловалась сигаретками. — Лежи спокойно, сейчас развяжу.
Николай с трудом успел переварить услышанное, как сильная рука сдернула с головы мешок. Пленник захлопал глазами, стараясь в сумраке крошечной комнаты различить очертания фигуры. А когда получилось, то непроизвольно ахнул — перед ним, согнувшись из-за низкого потолка, действительно стояла женщина. Ну как — женщина. Баба. Гром-баба! Под два метра ростом и словно вытесанная из камня — квадратное лицо с таким же квадратным подбородком, перекаченные руки со вздувшимися венами, огромные ножища, кубики пресса… Вместо соблазнительных сисечек вперед выпирала твердая «мужская» грудная клетка. Пожалуй, это была первая женщина, к которой Николай вообще не испытывал сексуального влечения.
«Да у нее одна рука весит больше, чем весь я! Такая навалится и…» — представив гром-бабу в постели, содрогнулся он и промямлил: — А это еще зачем?
— За надом, — уклонилась от ответа бабища и ловким движением застегнула на шее пленника тонкий кожаный ошейник. От ошейника в темноту уходила цепь.
— Но…
— Молчать! — командирским голосом прикрикнула баба-мужик и хлестанула Николая плеткой по мясистому боку. Из рассеченной кожи посочилась кровь. Пленник скрючился и решил больше не спорить.
Бабища вышла из комнаты и ненадолго скрылась из виду, а Николай огляделся. И увиденное ему не понравилось! Он находился в небольшой продолговатой камере. Три деревянные стены камеры — «глухие», без единого окошка. Вместо четвертой стены — стальная решетка и решетчатая дверь, ведущая в коридор.
По стенам коридора заплясали тени — это возвращалась бабища, которая несла в руке горящий факел. Воткнув факел в висящий в коридоре — напротив камеры — держатель, подошла к пленнику. Рывком подняв того на ноги, принялась развязывать узлы на запястьях.
— Свободен. — Гром-баба освободила Грубанова от веревок и слегка подтолкнула в спину.
— Могу идти?
— Ага, можешь, — насмешливо произнесла бабища и глазами указала в сторону. Николай проследил за ее взглядом — цепь, что тянулась от ошейника, другим концом была прищелкнута к ржавому, вмурованному в стену железному кольцу.
С довольной ухмылкой глядя на разочарованно-перекошенное лицо пленника, баба-мужик наклонилась, приподняла охапку лежащей на полу соломы и достала из-под нее черную тряпку.
— Вот, это тебе. Подарок! — Она кинула в лицо Николая влажные кожаные трусы. — Одевай.
«Что за бэдээсэмщина? — опечалился тот. — Надеюсь, выреза сзади нет? А то была бы… гомосятина!»
Бабища, разглядев брезгливость на лице мужчины, рассекла плеткой воздух и повторила, на сей раз крайне недовольно:
— Одевай портки!
В другой ситуации Николай с удовольствием бы заметил, что эту тряпочку из кожи вряд ли можно назвать «портками», да и «одеть» ее нельзя, только «надеть»… но, видя неприкрытое раздражение в глазах бабищи, решил промолчать.
— Сделано, — поспешно натянув трусы, сказал он. — Надеюсь, до меня их никто не носил? Не хотелось бы заразиться герпесным дерматитом или чем-то подобным и потом ходить чесаться…
Баба-мужик многозначительно промолчала и вышла из камеры. Скрипнули замки.
Когда грузные шаги затихли в недрах тюремных коридоров, Николай, постоянно замирая и прислушиваясь, приблизился к решетке. Протиснуться сквозь нее выглядело задачей непосильной, поэтому он попробовал просто «разболтать» прутья, но, потерпев неудачу, вернулся вглубь камеры.