— Вы имеете ввиду, — вслух проговорил я, — что где-то есть доказательства причастности Конституционной партии?
— Не «где-то», господин Штайнер. — покачала головой Адатигава. — Они у меня.
Я ошалело уставился на неё. Доказательства. Денежные операции — хотя бы денежные операции, хотя бы что-то, что с уверенностью могло связать Конституционную партию с «Шевроном» и «Дифенс Солюшенс». И с убийцей.
И они были у Адатигавы?
— Фрида позвонила мне тем вечером. — видя моё замешательство, продолжила Адатигава. — Сказала, что Малкина заметает следы. Попросила меня принять копию её файлов, имеющих отношение к заговору. Расчёты, записки, даже видеозаписи. Я согласилась. — она вздохнула. — Лучше бы я отослала туда своих сестёр.
— Её компьютер был пуст, когда мы пришли туда, — проговорил я. Адатигава медленно кивнула.
— Возможно, она стёрла файлы сама. — ответила она. — Я на это надеюсь. — она снова перевела взгляд на меня. — Я хотела бы передать их вам, господин Штайнер.
Я завороженно смотрел, как рука Адатигавы исчезает с виду и появляется вновь — уже с длинным кристаллом флешки, зажатым в кулаке. Адатигава протянула его мне. Длинный рукав платья блестел, водопадом спадая на стол.
— Почему? — только и спросил я.
— Почему? — переспросила Адатигава, приподняв бровь. — Потому что я люблю этот город и эту страну, господин Штайнер. И не имею никакого желания смотреть, как они валятся в хаос на ровном месте из-за того, что четыре года назад кому-то не досталось премьерское кресло. Причём таким способом. Это плохо для нашего дела, а я — деловая женщина. Берите же.
Я протянул руку и принял флешку, взяв её за кончик двумя пальцами. Адатигава одобряюще улыбнулась.
— А кроме того, он пытался меня убить. — будто невзначай добавила она. — Сегодня утром. К несчастью для него, после пары неприятных инцидентов я пользуюсь автоцензором. Поэтому он попытался меня зарезать, господин Штайнер. Таким же мечом, как и ваш.
— Но вы живы. — заметил я.
— Кое-что я ещё помню. — оскалилась Адатигава; её усмешка снова стала похожей на акулью. — Но всё это было крайне неприятно. Поэтому найдите его, господин Штайнер. И поймайте. Вам это удаётся лучше всего.
Я спрятал флешку в карман и отвёл глаза. Едва ли я смог бы сейчас поймать кого-либо — особенно сейчас, когда делом занималась Минадзуки и ГСБ, а в городе была Гвардия Гегемонии. Но я не мог сказать этого Адатигаве.
— Конечно. — вместо этого сказал я, снова оглядываясь на неё. — И спасибо, Мариэ.
К моему удивлению, бледные щёки Адатигавы зарумянились. Я тоже давно не называл её по имени.
— Всегда рада помочь тебе, Мицуру. — нежно ответила она. И в её голосе снова, как и вчера, за нежностью скрывалась печаль.
Мы стояли на разных местах, я и она. И никто из нас не был в силах это изменить.
Над домами на противоположном берегу что-то блеснуло. Секундой позже донёсся первый, слабый ещё раскат грома. С улицы донёсся гудок дождевой сирены. Закрытая биосфера орбиталища работала как часы, строго по расписанию.
Адатигава поднялась со своего места. Рукава платья опали волнами.
— Пойдёмте, господин Штайнер, — протянув руку, пригласила она. — Я подвезу вас.
По навесу над нашими головами ударили первые капли дождя.
Когда я сошёл на крыше своего дома на улице Васильевой-Островской, дождь уже лупил вовсю. Тяжёлые капли сплошной стеной падали вокруг, и я торопливо забежал внутрь, даже не оглянувшись. Меня проводил приглушённый дверью шум ливня, на мгновение заглушенный надсадным рёвом турбины взлетающего люфтмобиля.
Машина Адатигавы была одной из последних в небе Титана-Орбитального. В следующие часы город будет парализован — скован не только ночным графиком движения транспорта, но и закрытым небом. Да и ехать на троллейбусе сейчас, когда в салон набивалось в два раза больше народу, было весьма неудобно.
Лифт нёс меня вниз. В кармане моего многострадального плаща покоилась флешка, которую мне вручила Адатигава.
Доказательства. Подумать только. Их нужно будет отослать в Цитадель, и как можно скорее — а затем… а что затем?
Полдня назад забиться домой и лечь спать было единственным моим желанием.
Как давно же это было.
Лифт замер. Двери, звякнув, открылись, и я вышел в пустое парадное. В окна лестничной клетки глухо молотил дождь.