Детприемник на Алтуфьевском шоссе. Детей, не помнящих имя, часто нарекают Алтуфьевыми.
Чисто, аккуратно, есть игровые комнаты, классы, спортзал, комната творчества. Женщина-художница показывает рисунки:
– Вот мальчик Саша, он никогда не рисовал прежде, такой талантливый…
Говорит, говорит об этих ребятах.
– Когда они работают – тишина. Так сосредоточены. Я только тихо включаю музыку, хорошую.
Рисунки на тему "Дети против наркотиков". Мир – лист – разделен на две части. В одной – шприцы, черепа, змеи, – смерть. В другой – дети, солнце, цветы, – жизнь. Есть картина: Пушкин в крылатке попирает нечисть. Популярен сюжет "Чудо Георгия о змии".
Часто картинку начинает один ребенок, а заканчивает другой, потому что держат их в приемнике только месяц. Затем обязаны отправить к родителям или в детдом или домой…
Дети содержатся от 3 до 17 лет. Есть проститутки, наркоманы, убийцы, воры. Страшные истории, с сажанием на кол, к примеру.
Малышами занимает майор Людмила Ивановна (все воспитатели в форме
МВД). Говорит, что иногда малыши не хотят уходить от них, плачут, – дома их бьют. Много детей из Молдавии, Украины, Средней Азии. Просят милостыню. Родители сдают их в аренду на год. У некоторых владельцев детей есть и документы на них. Дети от страха подтверждают, – да, он мой отец. Но если незаметно показать им этого человека, шепчут, – нет, он не мой отец.
Но есть любители свободы. Конечно, здесь – забор, пусть не колючка, а всего лишь рабица поверху. Охрана.
Многие не умеют читать. "Хулиган пошел глупый".
Иногда родители говорят, нет денег ехать за детьми. Тогда их детей с сопровождающими доставляют к месту жительства.
Бывает, малыши по нескольку дней не разговаривают. Возраст их, если сами не говорят, устанавливают так: везут в больницу и делают рентген кисти; определяют по состоянию костной ткани. Один малыш все молчал, а когда привезли обратно с рентгена (очень боялся положить руку под аппарат), вдруг сказал: "Холодно".
Им выдают одежду, выводят вшей… И вновь отправляют "в мир".
19 июня 1999
Писатель отдыхал. Пил кофе. В дверь позвонили. Он подошел, заглянул в глазок.
Стоял человек в шляпе.
– Что вам? – спросил писатель.
– Я читатель, – сказал человек, – мне нужно с вами поговорить.
– О чем?
– О вашей последней книге.
– Не понравилась?
– Ну что вы!
Писатель подумал и открыл дверь.
Они сидели на кухне и пили кофе. Читатель оставил шляпу в прихожей.
Он принес вафельный торт. Вынул и сказал:
– Свежайший.
Они выпили по чашке и смотрели друг на друга. Читатель на писателя, писатель на читателя.
– Неужели! – воскликнул наконец читатель. – Неужели вы меня не узнаете?
– Нет, – сказал писатель, – не узнаю.
– Между тем, ваша последняя книга говорит о том, что вы меня знаете, как облупленного. Простите за выражение.
Писатель удивился. Читатель объяснил, что в герое последней книги увидел себя.
– Все сходится, – говорил читатель, – даже не очень иной раз приятно, до того все сходится. И место рождения, и родители, и события, и происшествия, и любовь к сладкому, и каждая мелочь. Я читал как полоумный.
– Да, – говорил писатель, – поразительно, в самом деле. Такое совпадение.
– Вот, – продолжал читатель, – пришел к вам живым свидетелем.
– Очень приятно.
– Конечно, не каждому может его герой явиться во плоти.
– Да, да, спасибо, что заглянули.
Надо сказать, писатель не был уверен в таком уж совпадении своего героя с читателем. Хотя внешнее сходство, пожалуй, можно было найти.
При желании.
– Но я ведь к вам не просто так заглянул. У меня к вам, извините, просьба.
– Слушаю вас.
– Дело в том, что ваше повествование заканчивается, когда герою стукнуло сорок пять. Ровно как мне на днях. Сорок пять, баба ягодка опять, а мужик чего? А у мужика вообще все впереди. Но что? Что там впереди, хотелось бы знать?
– Понятно.
– Ну?
– Что?
– Что там дальше со мной будет, расскажите? Или, может, у вас там уже продолжение написано? Дайте почитать. На одну ночку.
Писатель вдруг рассердился.
– Нет, – сказал он, – нечего мне вам давать читать, книга закончена, живите дальше, как хотите, и вообще, мне работать пора, а вы, извините, мне мешаете.
Так рассердился, что рукой махнул и чашку опрокинул. Хорошо, что пустую.
Читатель смутился, растерялся, извинился, поднялся… Едва не забыл свою шляпу, уже в дверях спохватился.
Писатель посмотрел в окно, как он выходит из подъезда, хмуро вымыл чашки, остатки торта спрятал в холодильник.
Было у него продолжение книги, лежало в черновиках. Но не давать же, в самом деле, читать про болезни и муки, про любовь и разлуки. Тем более, что любви было немного, а счастья и того меньше. Ради проблеска счастья сто пятьдесят страниц мытарств и скуки?
Сначала писатель хотел сжечь свою рукопись, а файл в компьютере стереть чисто начисто, потом сжалился, оставил, но публиковать не давал. Думал, пусть после смерти, если захотят. Конечно, безумно ему было интересно, как дальше живет его читатель, по писаному или нет?
Но узнать это не представлялось никакой возможности.
18 июля 1999
Дублированные фильмы. Фильмы из иностранной жизни. Зритель, как ангел, не зная языка, все понимает. Невидимо присутствует.
22 июля 1999
Фильм о женщине, с которой ничего особенного не происходит, которая живет самой обыкновенной жизнью. За одним исключением. Ей кажется, что за ней кто-то наблюдает. С первого кадра.
Ей кажется, что за ней наблюдают даже ночью, когда она спит, даже когда она сидит в туалете.
Врач спрашивает:
– Это постоянное ощущение?
– Да. С недавнего времени.
– И сейчас?
– И сейчас наблюдают.
– Откуда?
Она указывает рукой – на зрительный зал. Возможно, с этого момента зрители догадываются, что это их взгляды чувствует женщина на экране, от их взглядов она не знает, куда спрятаться, куда сбежать, и пытается покончить с жизнью.
30 октября 1999
У нас сгорела подстанция. Во всем поселке нет электричества. У меня на столе свеча, за спиной на стене троится моя тень. Свет тусклый. В углах комнаты темно и за окном – тьма. Вчера я ехала в Москву на автобусе. Мокрый асфальт, машины идут в облаках мелких брызг… Одна свеча у меня красная, витая, другая – белая, гладкая. И в электричке сегодня продавали свечи, но церковные, кто сколько хочет, столько и платит. Сегодня день Святого Луки, евангелиста Луки. В Музее я смотрела немецкое кино под оркестр. Немецкий экспрессионизм. В мире, где тени движутся неотделимо от тебя, но отдельно. Они причудливы, их много, растут и вырастают, качаются, вдруг бегут, вдруг гаснут.
По утрам в подъезде мрак кромешный. Папа с фонариком идет за мной.
Тени от перил, от перекладин. От перекладин – веером. Бегут, трепещут. И тени, и свет. Свет, не убивающий мрак, а еле живой во мраке. Как все странно. И капли воды в ванной, и струя воды, сквозь которую свет. Свеча стоит возле мыльницы. Нет телевизора, нет радио.
Живой свет, живые тени. Русский экспрессионизм.
31 декабря 1999
Москва. Раннее утро. Толпа валит с электричек в метро.
Лежит мертвый. Мы идем, обходим. Не смотрим, но видим. Его нет или нас нет?
Симметрия человека: один глаз глядит в будущее и ничего не видит, другой глядит в прошлое и ничего не видит.