Заметим сразу: не одной только ролью Рози тяготилась Вера Федоровна в дальнейшей своей творческой жизни, не от одной только пьесы «Бой бабочек» бежала она в поисках лучшего. Ей была ненавистна вся эта лживая «утешительная» мещанская драматургия, для которой зудермановский «Бой бабочек» являлся одним из самых ярких и наглядных эталонов.
Начинался новый век, век великих социальных потрясений, революций. Во всем мире буржуазия остро чувствовала, что ее могущество заколебалось, что порабощенный ею народ выходит из повиновения. Непокорность вырывалась наружу в дерзких речах, в смелых суждениях, во все более разгорающейся классовой борьбе. В соответствии с этим передовое, революционное искусство призывало к смелости, к возмущению, оно рисовало образы героев-борцов, символ которых дан в горьковском Буревестнике, в смелом Соколе. Напротив, реакционное искусство с тем большим пылом воспевало смирение и покорность. Покорность перед богом и земными царями, перед хозяевами капиталистического мира, смирение перед властью денег, перед судьбой и законами.
Буржуазную драматургию, особенно западную, все более наводняли в то время пьесы, героями которых были кроткие сердцем, смиренные и покорные люди. Одна из любимых драматургических схем того времени - страдающий человек, чаше всего женщина, нежная и кроткая, как овечка. Если бы эта драматургия была правдива, она говорила бы: «Люди! Не будьте такими овечками, - вас сожрут волки!» Но она была лжива и уверяла: «Люди! Будьте овечками, ваша кротость растрогает волков, волки раскаются и обнимутся с вами, как братья!» Она шла дальше,- эта драматургия,- она проповедовала: «Обиженные, угнетаемые, ограбленные! Не возмущайтесь, не боритесь! Верьте и ждите: есть высшая палата мер и весов, где точно взвешиваются добро и зло, подсчитываются добродетели и пороки, свершается заслуженная судьба. Все несчастные и обиженные без всяких усилий с их стороны будут вознаграждены за претерпленные ими несправедливости. А потому - не бунтуйте, покоряйтесь и ждите!…» Такова была успокаивающая, убаюкивающая, разоружающая и, значит, реакционная, вредная драматургия покорности и отказа от борьбы.
Типичной для этой драматургии была пьеса Зудермана «Бой бабочек». По евангельскому слову о том, что последние будут в «царствии божием» первыми, Рози, кроткая, терпеливая, всепрощающая, становилась в конце пьесы «первой»: на ней женился Макс, сын богатого фабриканта, она сама становилась, как Золушка, богатой и счастливой. Ни Зудерман, ни его зрители - немецкие бюргеры - не видели, что прелестный образ Рози несет в себе противоречивые черты, зачеркивающие, по существу, всю его прелесть. Зудерман превозносит семейные добродетели Рози: чтобы спасти семью от бедности, Рози помогает браку Эльзы с Максом, она готова для этого принять на себя вину и предательство Эльзы. Но ведь это значит, что Рози помогает обмануть и предать Макса, помогает свершиться несчастью всей жизни Макса. Многого ли стоит и любовь Рози, и ее самопожертвование?
Вера Федоровна не раз говаривала, что ее мечта - «идти с веком наравне». Как художник, она почти всю свою творческую жизнь - до театра на Офицерской - чувствовала дыхание своего века, биение его сердца, направление его мысли. Поэтому в своем творческом пути Комиссаржевская все дальше отходила от той драматургии смирения и покорности, образцом которой была пьеса «Бой бабочек». Одновременно с этим процессом отхода Комиссаржевской от мещанского репертуара в буржуазном театральном зрителе происходил обратный процесс: зритель этот, в особенности после революции 1905 года, все цепче держался за реакционную драматургию, проповедующую непротивление злу, пассивность, отказ от борьбы.
Все это происходило, однако, значительно позднее, а в описываемый мною период виленских сезонов Комиссаржевская была еще очень далека от охлаждения к своему раннему творению - роли Рози в «Бое бабочек». Прошло не менее десяти лет, пока Вера Федоровна стала уже неохотно впрягаться в ручную тележку зудермановской драматургии. Много лет подряд зрители всей России считали роль Рози одной из лучших ролей Комиссаржевской.
* * *
Во второй сезон службы Комиссаржевской в виленском театре у Незлобина произошел один малозначительный случай, раскрывающий, однако, Веру Федоровну как человека хорошего, сердечного, доброжелательного. И об этом хочется мне рассказать.
В дружественную нам семью М-чей, живших в одном с нами доме, на одной площадке лестницы, приехали на рождественские каникулы дети: сыновья студенты и дочь певица, обучающаяся в Петербургской консерватории. Дом М-чей сразу оживился, пополнился шумной, веселой молодежью, курсистками. Среди них я тогда впервые увидела товарища младшего М-ча, студента Шверубовича, впоследствии великого русского артиста Василия Ивановича Качалова. Тогда он был еще только страстным театралом, мечтавшим отдать себя театру. Вместе с дочерью М-чей приехала из Петербурга ее подруга, только что выпущенная из драматической школы молодая артистка Любовь Ивановна З. Все полюбили Любовь Ивановну за молодое обаяние, скромность и чувствовавшуюся в ней одаренность. Все звали ее просто и ласково Любочкой.
Любочка получила дебют в виленском городском театре в роли Луизы («Коварство и любовь»). С утра она начинала работать, запершись в комнате. Но мне, по детскому ничтожеству моему, разрешалось сидеть в уголке, смотреть и слушать.
- О, Фердинанд! - молила Любочка, падая на колени перед круглой пузатой печкой и простирая к ней руки.- Сжалься над моей молодостью, Фердинанд! (Печку эту еще много лет спустя продолжали называть Фердинандом.)
Все переговоры с театром по дебюту, вводной репетиции (которой театр не хотел давать), все хлопоты взял на себя В.И.Качалов. Целыми днями он, как верный друг, метался между театром и квартирой М-чей, где по мере приближения к дебюту все более обмирала от тревоги и волнения Любочка - Луиза.
И вот тут, с большой сердечностью и отзывчивостью, пришла на помощь В.Ф.Комиссаржевская. Это выразилось прежде всего в том, что она дала исчерпывающую консультацию по части костюма и грима. Как сейчас вижу: сидят на диване у М-чей Любочка и В.И.Качалов, и он, только что пришедший от Комиссаржевской, докладывает и объясняет:
- А волосы Вера Федоровна велит взбивать под чепчиком вот так…
И Василий Иванович на собственной прекрасной, кудрявой шевелюре показывает, как именно надо взбивать под чепчиком локоны Луизы Миллер.
Пришел вечер дебюта. За кулисами театра дебютантку встретили вполне прохладно. Она никому не мешала, но и никому не была интересна. Никто не желал ей провала, но, случись он, никто бы этим не огорчился… Лезут почему-то все на сцену, сидели бы себе спокойно дома!
Но когда Любочка осталась одна в театральной уборной, - все друзья были далеко, они волновались в зрительном зале, - к ней пришла Вера Федоровна Комиссаржевская. Она не была занята в спектакле, она могла отдохнуть в этот вечер дома. Но она понимала состояние юной дебютантки и пришла подбодрить ее. Она осмотрела Любочку в костюме и гриме, сделала последние указания, сказала трепещущей дебютантке несколько добрых слов и, по старому актерскому обычаю, перекрестила ее перед выходом на сцену.
А ведь она совсем не знала Любочку! И роль Луизы была ее, Комиссаржевской, роль. И сама Вера Федоровна не только не была еще тогда прославленной знаменитостью,- она была лишь начинающей актрисой, всего только третий год игравшей в профессиональном театре… Но расчет и недоброжелательство были так же чужды Вере Федоровне, как присущи были ей доброе отношение к людям, внимание к ним и сердечное тепло в обращении.
Здесь же попутно хочется рассказать об одном из ранних сценических выступлений самого В.И.Качалова. Происходило оно в Вильне, в так называемом Музыкально-драматическом кружке, дававшем концерты и спектакли силами местных любителей. Весною 1898 года в одном из таких спектаклей была показана пьеса «Бедность не порок». Митю играл В.И.Качалов - тогда уже не любитель, а начинающий актер. Кроме В.И.Качалова, из профессиональных актеров выступали в этом же спектакле еще актриса виленского городского театра О.Ржевская, исполнявшая роль Егорушки, и актриса М.Саблина-Дольская в роли Анны Ивановны. Любима Торцова играл известный в Вильне юрист, член суда Попов, Пелагею Егоровну - его жена. Разлюляева с искреннейшей веселостью и комизмом изображал офицер Аскоченский. Любу Торцову играла супруга виленского жандармского полковника госпожа Дубельт-Зеланд. Она считалась дамой со странностями, ходила с длинной, почти до полу, девической косой (совсем как жена Вершинина из «Трех сестер»), писала романы и повести. Романы даже где-то печатались, а отдельные пьесы Дубельт-Зеланд шли не только в Вильне, но даже в Александринке. Правда, успеха они не имели и выдерживали не более 2-3 представлений. Эта Люба Торцова была старше Качалова - Мити лет на пятнадцать и была начисто лишена обаяния. Впрочем, кто же смотрел на нее в этот вечер? Кто видел ее, да и остальных участников спектакля? Кто замечал кого-либо, кроме Мити?