Выбрать главу

Но Денис не был расположен к шуткам и, что очень меня огорчало, видел причину этой настороженности исключительно в фигуре Ростиславлева. Человек такой нетерпимости должен был, но убеждению Дениса, поляризовать его аудиторию.

Я порицала такие жалобы. Не дело, человека, который знает, чего он хочет, обвинять в своих заботах других, он обязан нести свою ношу. И уж договаривай до конца, ты все еще не можешь простить критики «Странников». Рана, оказывается, не заросла! И после этого обвинять Ростиславлева в нетерпимости! Силы небесные! Кто ж еще так нетерпим, как ты? И так неблагодарен? Ты вспомни, кто первый протянул тебе руку.

— Интерес уже был, — бурчал Денис. — Тогда-то Сергеич и появился.

— Не мог же он узнать святым духом, что ты есть на свете, — я пожимала плечами, — И не в том дело, когда он пришел. Он  п р и ш е л. И сказал про тебя во весь голос. Пойми, ты не должен быть одинок. Ростиславлев — е с т е с т в е н н ы й  соратник. Ты создаешь театр. Значит, обязан иметь программную идею. Твоя деятельность не может преследовать одни познавательные цели, ты ведь не этнограф, как Фрадкин.

— Наоборот, — горячился Денис. — Я-то как раз хочу показать, что народное творчество не музейно, что оно может плодоносить и нынче.

— Очень хорошо. Но этого мало. Тут нет наступательной энергии. Если ты последователен, ты не можешь остановиться.

— Я не хочу наступать, — возражал он. — Я хочу работать. Хочу работать.

— Не все зависит от нас, — говорила я. — В «излюбленной идее», о которой говорил Пушкин и без которой нет ни творца, ни творения, всегда ведь заключена полемика. Или явная, или скрытая. И это, если хочешь, прекрасно.

— Что тут прекрасного? — произносил он ворчливо.

— Именно она дает и силу, и пламя, и ощущение живой, не застывшей жизни. Нельзя утверждать не отрицая.

— Может быть, — его голос звучал устало. — Я эту диалектику знаю. Но знаю и диалектику борьбы, — можно забыть, с чего ты начал. Ничто так не опустошает, как спор. Не верю, что в нем что-то рождается. Пусть это изъян характера или души, я могу что-то делать лишь в состоянии радости. Полемика мне ее не дает.

Эти все учащавшиеся дискуссии меня безмерно удручали. В них в самом деле ничего не рождалось, кроме взаимного раздражения. И чем больше его копилось, тем сильнее требовало оно выхода. Разумеется, я была уверена в своей правоте. Я была убеждена, что Ростиславлев необходим Денису. Но умалчивала о том, что Серафим Сергеевич нужен и мне, а это было, должна сознаться, важное обстоятельство.

Похоже, что от Дениса оно не укрылось, да и что могло от него укрыться?

— Заразилась от Марии Викторовны? — спросил он однажды. — Все бабы на один лад. Им надо на кого-то молиться. Но если уж это так неизбежно, чем я хуже этого альбиноса? Молись, в конце концов, на меня.

Так вновь проявилась его настороженность к Ростиславлеву, которую тот вряд ли даже замечал. Для него Денис был учеником, пусть даже строптивым учеником. Это означало лишь то, что Мостов тем более нуждается в руководстве. Но именно эта позиция выводила Дениса из равновесия. Непокорный дух бунтовал, а все выплески обрушивались на мою бедную голову.

После таких бесед, если только их можно назвать столь мирным словом, будущее нашего союза представлялось мне весьма зыбким, я издавна слабо верила в постоянство, оно слишком зависимо от самых разных условий, в постоянстве должно быть нечто нерассуждающее, чуть ли не заложенное в генетическом коде, иначе ему трудно совладать с нашей тягой к переменам.

Тем наивнее было полагаться на прочность Дениса. Да и что может быть прочно, когда имеешь дело с таким непредсказуемым существом? Как можно знать, что ему взбредет на ум, какой твой неловкий взмах опрокинет домик? Однажды, в одну из исповедальных минут, он рассказал мне историю тягостных отношений с некой бедняжкой (я сильно подозревала, что речь шла о жене). Он признался мне, что мог думать лишь об одном, о том, как быстро она стареет, какой дряблой становится кожа на ее шее, на пальцах, на кистях, какими сиротскими стали ноги. Он просто не мог с ней нормально общаться, плохо слушал, что она говорит, только смотрел на эту кожу.