Есть часы, которые словно вырываются из потока и остаются с тобой навсегда. Иначе почему так часто я вспоминаю тот тягостный вечер? Иной раз мне кажется невероятным, что от него отделяет меня столько лет. Я стою у окна нашей столовой, смотрю на улицу, на которой все неразличимо, рядом со мной стоит отец.
— Папа, мне худо, — признаюсь я ему.
— Потрудись, — негромко советует он.
Ласка его была ненавязчива, зато удивительно своевременна. Чем больше я взрослела, тем скупей она проявлялась, но кто еще был так заботлив и нежен? Кроме того, мы нравились друг другу. Мы хорошо смотрелись рядом. Я никогда не забывала, что кроме того, что он мой отец и знаменитый музыкант, он — весьма привлекательный мужчина. Впрочем, его неистовые поклонницы вряд ли бы дали об этом забыть.
Отцу также была по душе моя внешность. Не нужно напоминать вам, что я не красавица, но отец говорил, что отсутствие броскости, случается, привлекает внимание. Он находил у меня правильные черты лица, утверждал, что им свойственна мягкость (не любил слова «женственность», уверяя, что в приложении к женщине оно звучит двусмысленно), кроме того, моим глазам он приписывал некую одухотворенность. Мою прическу он считал старомодной («Начало века», — вздыхал отец), впрочем, признавал, что для меня она естественная. Наконец, я худа и длиннонога, что он также заносил в мой актив, называя при этом меня аистенком. Когда я стала студенткой, он часто шутил, что аистенок превратился в аиста, а ведь аисты, как известно, приносят детей. Должна сказать, что за этой шуткой я живо чувствовала его тревогу. Говорят, отцы ревнивей любовников, в этом, бесспорно, есть доля истины. Хотя он всегда вел себя безупречно, я порой ощущала, что причиняю ему боль.
Однако я забегаю вперед, ибо до того, как я вступила в нервный период душевных бурь и пробудившихся инстинктов, должно было пройти немало времени и предстояло случиться важным событиям. Как я уже мимоходом сказала, наиболее близким приятелем отца был Владимир Сергеевич Багров, архитектор, которого представлять нет нужды.
Я употребляю слово «приятель», потому что отец своим отношениям с людьми, вызывавшими его симпатию, придавал именно такой характер. Когда однажды мы с ним заговорили об этом, он сказал, что «приятель» — отличное слово, означающее, что человек приятен. Очень важно, чтоб он таким и остался, сохранить труднее, чем обрести.
Эта умеренность отца меня огорчила. Мои дружеские связи были самозабвенны и пылки. Поиск родственной души был моей насущной потребностью, и находка дарила мне счастье. Однако чем полней оно было, тем болезненней были охлаждения, в особенности когда они происходили без ясно видимых оснований. В одну из таких печальных минут я спросила отца, в чем тут дело. Он помедлил с ответом, мне вдруг показалось, что этой темы ему не очень хотелось касаться. Смысл его слов сводился к тому, что дружеским отношениям присуще непроизвольное коварство. Когда расходишься с друзьями, многие, и ты сам в том числе, не могут уразуметь причины. Между тем все достаточно просто — ты устаешь от человека. Так бывает и в браке, но в нем, чаще всего, перетерпишь, пройдешь сквозь кризис. В дружбе, свободной от брачных обязанностей, ты предпочитаешь (что порой неразумно) отойти в сторону, а там и растаять.
— Ты считаешь подобное неизбежным? — спросила я.
— В большинстве случаев.
— Как же быть, чтобы сохранить человека?
— Не сходиться с ним слишком близко, — сказал отец, — не опутывать обязательствами друг друга — одним словом, держать дистанцию.
— Грустно, — вздохнула я.
— Разумеется, — согласился он, — но тут смысл не только в пользе, а и в душевной гигиене.
Итак, среди отцовых приятелей Багров занимал, я это свидетельствую, бесспорно первенствующее положение. То был человек незаурядный, не только потому, что незаурядным было его дарование зодчего. Работы его широко известны, и я не стану о них говорить. В нем чувствовалась неутихающая, какая-то бессонная работа души. Это достойное уважения свойство было, однако, сильно окрашено весьма изнурительным самоедством. Внешне это проявлялось в устойчивой хмурости, неохотном участии в спорах (впрочем, если тема задевала его за живое, он за словом в карман не лез). Отец однажды высказал мысль, что успех, в особенности официальный, действует на людей по-разному. Одних изумительно раскрепощает, преисполняет особой уверенности, других смущает и сковывает непостижимым образом. Создается впечатление, что им не по себе от пролившегося на них дождя благ и отличий. Багров принадлежал ко вторым, он очень серьезно относился к своему труду, и Борис Петрович Ганин однажды высказал мнение, что его беспокоит заметная разница между судьбой, например, Ван Гога и собственной. Отец возразил, что в наше время художников предпочитают поощрять, ныне родители не рвут волосы, если их дети, вместо того чтобы служить в банке, идут в артисты.