И на сей раз Владимир весь длинный день пребывал в приподнятом настроении, будто рядом играл духовой оркестр.
Вот и вечер, уже наполнились светом молочные чаши фонарей и внешность города преобразилась. Он стал загадочней, что-то сулит. Напоминает тебя самого — побритого, причесанного, в вечернем костюме.
У перекрестка сидел лохматый чистильщик, что было кстати, джентльмен может явиться в неглаженой рубашке, но туфли его должны сиять.
Дверь отворил высоченный парень с продолговатым смуглым лицом, он поспешно кивнул и крикнул куда-то, себе за спину: «Матвей Михалыч, к вам!» И тут же в прихожую, выставив вперед пухлые ручки, выкатился Пилецкий: «Володя, наконец-то, я очень рад». Подвел к круглолицей даме с челкой, надежно скрывшей ее лоб, она величественно наклонила голову: ах, вот он какой, очень приятно.
— Он — человек больших способностей, — сказал Пилецкий, — он собрался в Москву.
Владимиру предстала квартира, в которой и должен был жить Пилецкий. Ему показалось, что он уже был в этой комнате с длинным столом посередке (сегодня уставленным питием и снедью), с еще одним столом, особого назначения, за ним Пилецкий строчит свои информации, с тахтой у стены, на которой Пилецкий, должно быть, вкушает послеобеденный сон.
Впрочем, может быть, и не здесь. В глубине открылась еще одна комната, там сияло — подобно снежному насту на солнце — семейное ложе под белейшим покровом. Пилецкий там мог почивать и днем, если есть на то воля хозяйки дома.
Оглянувшись, Владимир обнаружил и третью комнату, назначение коей открылось в тот миг, когда Пилецкий подозвал темноглазую девицу, худенькую и длинноногую, но безусловно напоминавшую достойную Любовь Александровну, подругу хлопотных дней Пилецкого.
— Это Инна, — сказал Пилецкий, любуясь ею и гордясь собой, — будущий Ле Корбюзье.
Из чего следовало понять, что Инна учится на архитектурном.
— Володя — наша большая надежда, — сказал Пилецкий своей наследнице, — он скоро переезжает в Москву.
Владимир подумал, что, между прочим, если б не это обстоятельство, с будущим Ле Корбюзье не мешало бы познакомиться несколько ближе, Инна была, безусловно, мила. Однако высокий молодец, который впустил Владимира в дом, по всей видимости, обосновался здесь прочно. Он тоже был представлен — Виталик, приятель Инны, по профессии химик, стало быть, будущий Лавуазье. Чувствовалось, что химику нравилось, хотя одновременно смущало, его легальное положение кандидата в мужья. «Светлая голова», — шепнул Пилецкий. Любовь Александровна спросила с удовлетворенной улыбкой:
— Ничего ребенок?
И, когда Виталик с Инной уединились в углу, добавила:
— Он у нас как родной.
Наступила очередь лысого старичка с мягко плещущимися ушами, то был дядя хозяйки, Казимир Павлович, плановик, достигший пенсионного возраста. Ему также было сообщено, что Владимир нацелился ехать в столицу, в которой, кстати, на днях побывал. Эти факты были постепенно доведены до сведения и всех остальных; очевидно, по мнению Пилецкого, они добавляли Владимиру веса.
Должно быть, хозяин знал, что делал. Гости посматривали с интересом, а один из них, худощавый мужчина с аккуратным пробором и щеголеватыми усиками под гоголевским носом — он был представлен как Виктор Арсеньевич, — ощупал Владимира колючими глазками с непонятной для того подозрительностью.
Зато Казимир взглянул на гостя со странной преданностью и, с усилием привстав, потряс его ладонь обеими руками.
— Ну, как Москва? — спросил он робко. — Кипит?
Владимир не успел ответить. Ему протягивал руку Яков.
— Я наслышан о вас, — сказал он учтиво. — Молодой человек больших дарований, перебирающийся в Москву? Ничего не напутал?
— Нет, не волнуйтесь, — сказал Владимир великодушно. — Именно так обстоит дело. Вы замечательно информированы.
Между тем появились новые гости, и после неизбежного протокола все наконец уселись за стол. Любовь Александровна постаралась, и все оценили ее усилия не только шумными похвалами. Особым успехом пользовалась долма — маленькие зеленые подушечки в виноградных листьях, с мясом, с чесноком, политые сметаной. Понравилось и пети — мясо с томатом и горохом; наконец, общий восторг вызвал плов с машем — мелким, почти невесомым лоби. Вечер был затеян с размахом и явно таил большую угрозу скромному бюджету Пилецкого, но, видимо, он закусил удила. Мать и дочь едва успевали вносить новые блюда и тарелки. Виталик лихо открывал бутылки, под одобрительные реплики он ненавязчиво демонстрировал мужественность. Пилецкий поднял тост за гостей, и в том числе за того, кто первый раз в этом доме, даровитого и полного сил, которого, нет никаких сомнений, по достоинству оценит столица.