Жека ждала во дворике-садике. Она была в белом сарафане, и в августовской темноте Владимир вначале увидел его, а потом уж — лицо Жеки, ее голые руки и ноги, затушеванные до черноты загаром.
— Явился — не запылился, — хохотнула Жека.
— Ко мне не пристанет, — сказал Владимир.
— А пристанет — отчистим, — заверила Жека. — Идем, арбузом тебя накормлю.
Обнявшись, они миновали дворик. В окне на первом этаже горел свет.
— Дядя бодрствует, — отметил Владимир.
— Совсем уже соскочил с резьбы, — Жека недовольно поморщилась. — Прежде в десять ему второй сон показывали, а теперь с утра до ночи томится.
— А что он делает?
— Шут его знает. То читает, то пишет, то в пол уставится. С ним говорить — зряшное дело. Что пнем об сову, что совой об пень. Я Зинке сказала: твой пациент. Такой же псих… Лечить его надо.
Поднялись по скрипучей лесенке, вошли в длинную и узкую комнату. У стен стояли кровати с высокими спинками. Над Зининым ложем висел портрет — ее увеличенная фотография. Зина снялась в темном берете, смотрела дерзко и вызывающе. Черты лица ее были резки — острые скулы, орлиный нос. Ничего похожего на сестру, в которой все было округло и гладко.
У третьей стены, напротив двери, стоял рассохшийся гардероб, а в центре комнаты — стол, квадратный, крытый скатертью, не однажды чиненной. Больше не было никакой обстановки. Сейчас на столе возвышался арбуз, на тарелке лежала колбасная башенка, в плетеной хлебнице — белый батон. Стояла бутылка с местным вином, красным, терпким, кисловатым на вкус.
Арбуз был неописуемой сладости, хрустел, сочился, нежно урчал, точно изнемогал под зубами. Они расправились со всем, что было — и со снедью, и с красным вином. Владимир — быстро и нетерпеливо, Жека — не спеша и со вкусом. Он всегда удивлялся, как обстоятельно она ест, просто на совесть трудится. В крепких, добротно работавших челюстях ощущалась все та же неисчерпаемая, переполнявшая ее сила. А в каждом движении, даже в том, как она утирала сочные губы, была хозяйская основательность. Владимиру то и дело мерещилось, что Жека много его взрослей.
Дома ходила она босиком («Кожа требует», — говорила Жека) — дощатый пол стонал, точно жаловался, прогибаясь под ее мощными ступнями — было ясно, что ее ветром не сдуешь.
Встав из-за стола, Жека сказала:
— Поели, попили — пора и честь знать. Времечко-то бежит между тем.
И стала стаскивать сарафан через голову.
Когда он проснулся, было светло. Рядом, полуоткрыв рот, тихо посапывала Жека. Владимир взглянул на часы и охнул — скоро должна была явиться Зина. Стараясь не разбудить подружку, он осторожно отодвинулся от медного раскаленного тела, слез с кровати и торопливо оделся. За стеной переговаривались соседи — протяжный мальчишеский тенорок и хриплый прокуренный голос отца так наскакивали один на другой, что нельзя было разобрать ни слова.
Передвигаясь на носках, чтобы не заскрипели ступеньки, Владимир спустился в утренний дворик и бесшумно, как домовой, направился к зеленой калитке. Калитка эта его умиляла. От нее веяло деревенским покоем, жаль только, что и она скрипела. В центре таких почти не осталось, но в Нагорной части, где жила Жека, похожие еще попадались.
— Здравствуйте, доброго вам утра.
Владимир вздрогнул и обернулся. У распахнутого окна сидел человек, видный по грудь. Лет ему было близко к пятидесяти, лысоватый, полуседой, с мятым некрасивым лицом, на котором приветливо улыбались светлые голубые глаза. Они с трудом сочетались со всем его обликом и казались взятыми напрокат.
— Здравствуйте, — сухо сказал Владимир.
Но его сдержанность не охладила заговорившего с ним человека.
— Вы ведь приятель Женечки, правда? — спросил он. — Очень рад познакомиться.
Владимир понял, что это и есть тот дядя, который своим поведением вызывал недовольство обеих племянниц. Он ощутил двойную неловкость — смущало и появление родственника, встреченного в неурочное время, и его неоправданное дружелюбие.
— Я тоже рад, — сказал он коротко, отворяя зеленую калитку.
— Может быть, зайдете ко мне? Хоть на минутку? — спросил дядя.
Голос его был таким просительным, что у Владимира не хватило духу уклониться от приглашения.
Комната выглядела еще скромнее, чем обиталище сестер. Почти не было мебели — топчан, три стула, комод и стол, прислоненный к окну. Зато книг и бумаг было в избытке, они лежали где только можно — на подоконнике, на столе и на стульях, на топчане, а больше всего — на полу.