Старый бульвар стал еще старее, Новый — раздвинул свои пределы и перенес свои границы — по сути дела, возник еще один, который можно было назвать Новейшим. Народу было совсем немного, пахло сырым песком и мазутом, солнце золотило волну.
«С другой стороны, эта страсть к итогам! Все эти судорожные попытки уговорить себя и других, что жизнь выиграна и все в ней оправданно. И странная необходимость выводов… Как он силился произнести нечто из ряда вон выходящее, смахивающее на завет.
«Надо мыслить системно». Бедный старик! Кто ж это сказал, не припомню, — верный способ стать полным тупицей — сделать это, имея систему.
Впрочем, потребность подбить бабки подводит и не такие умы. Фауст нашел ответ ответов, решив осушить напоследок болото. Тоже искал конечный вывод, который бы все обосновал. Приходишь к тому, что в каждом выводе есть нечто плоское и ограниченное.
А может быть, иные масштабы нам, грешным, просто не по зубам? Вот и довольствуемся. Точно так же, как миримся с тем, что нас удручает. Люди, в сущности, легко применяются ко всякого рода несовершенствам. Покойный Яков скорее всего объяснил бы этот феномен тем, что их терпение превосходит возможности. Но что, если дело не только в терпении? Столько веков они доказывают, и, надо сказать, вполне успешно, что трудно им жить по законам разума».
Владимир увидел улыбку Якова, и так отчетливо — даже вздрогнул. То было уже не вспышкой памяти, а чем-то вполне материальным. Вот оно, дорогое лицо, по обыкновению не очень-то веселы эти смеющиеся глаза. Владимир почувствовал острый укол и вспомнил, что Славин предостерегал: воображение жизнеопасно.
Не слишком ли много вдруг обступило оживших лиц и голосов, разнообразных милых картинок? Жека, встающая из-за стола, кофепития у Абульфаса, пропавший с лица земли стадион, Дом офицеров с его вечерами. Вот так и превратишься в Маркушу, который только и воскрешал весну в Москве и лето на Волге.
Но и то сказать, обеднела бы жизнь, не будь в ней таких заветных мгновений. Они придают ей вкус и цвет. Чем их больше, тем удачливей смертный. Бывают любимчики небес, для них любая минута — праздник, нам же следует дорожить теми, когда мы узнали, как пахнет радость.
Что же дарило ее так щедро? Ни достатка, ни особых приятств, и удовольствий — кот наплакал. Молодость? Переизбыток сил? Разумеется. Но и те, кто постарше, испытывали тот же подъем.
Прав был Славин, уже тогда он понял: для нас начиналась д р у г а я эпоха, в этом-то и была вся суть. Можно было заноситься в надеждах, ждать от будущего почти невозможного. Сегодня ты знаешь все, что последовало, тогда же ты знал, что все п р е д с т о и т.
В ту давнюю пору футурология была вполне привлекательной темой, особенно для застольных бесед — немного науки, чуть больше фантастики, много веселой игры ума. Еще не пробегал по лопаткам апокалиптический холодок, не думалось, что вполне вероятно у галактических криптозоологов может с нами возникнуть немало проблем.
Владимир подумал о Николаевском, вспомнил, как он предлагал однажды устроить международный воскресник — снести пограничные столбы. Пожалуй, он был нормальней многих.
Владимир поднялся, увидел море и солнце, купавшее в нем лучи. И вдруг ощутил забытую легкость. Это был его Юг, волшебный Юг, одна только мысль о нем целительна.
Владимир подставил голову ветру и сразу почувствовал на щеках терпкие соленые брызги.
И вдруг его охватило волнение, понять которого он не мог. Неясная радостная тревога, предвестие поворота судьбы.
Но это посещение родины, во время которого Владимиру выпало узнать много нового и многое в жизни переменить, — предмет совсем другого рассказа.
Июль — сентябрь 1984 г.