Наверно, потому, что эта ревность неутолима, — в прошлом ничего нельзя изменить, здесь невозможны ни реванш, ни возмездие. А я меньше всего хотела бы огорчить того, кого люблю, слишком полное счастье он мне дал, и, если правду сказать, я все реже и глуше вспоминаю Дениса.
Ощущая это, я испытываю и грусть и вину. Как все непрочно, ах, как непрочно! Добро бы забылись одни черты, звук голоса, смешные повадки, но ведь уходит и то, что было вроде бы неотторжимым! Не скрою, ваше письмо сильно меня взволновало. И я отозвалась на него с такой готовностью не только потому, что помочь вашей работе — моя обязанность. Признаюсь, я не вполне бескорыстна, хочется и вспомнить ушедшее, и оправдаться перед собой за то, что оно ушло, за то, что зарастает память души.
Вы, разумеется, знаете композитора Бориса Ганина, в нашей среде все знают друг друга, эта ее особенность многое упрощает и многое усложняет одновременно, а Ганин к тому же достаточно популярен. Мы с ним много лет были добрыми приятелями, любили встречаться и чесать языки, пожалуй, я чувствовала и некоторый его мужской интерес, впрочем, самую малость, как некую приправу к блюду, это придавало нашему товариществу дополнительную и, надо сказать, весьма привлекательную краску. Ганин любил именовать себя моим поставщиком. Он утверждал, что поставляет мне книги, знакомства, художественные впечатления. Послушать его, я была слишком созерцательна, чтобы самой проявить к чему-либо активный интерес. Тут была частица истины, но только частица. Впрочем, я никогда, по негласной договоренности, не оспаривала этого преувеличения. Пусть будет так, если ему это нравится или хотя бы забавляет.
Однажды в мартовский вечер Ганин явился с загадочным видом и сообщил, что сегодня поведет меня смотреть спектакль в театре «Родничок».
Я уже слышала об этом театре, московские слухи распространяются если и не с той быстротой, что в провинции, то все же достаточно энергично. Слышала о том, что появился коллектив с неопределенным статусом, он находится в лоне концертной организации, существует без своего помещения, но зато уже со своим зрителем, относящимся к нему весьма пылко. В репертуаре у него всего два спектакля, с ними он кочует по дворцам, по клубам, по Подмосковью, иногда его засылают и в другие города. Труппа невелика — полтора десятка энтузиастов, безоглядно поверивших своему лидеру, которого зовут Денис Мостов. Цель их более чем возвышенна — познакомить нашу публику с народным творчеством, возвратить искусство к его истокам и явить нам их жизненность и поэзию, главное же — их неисчерпанность.
Подобные попытки предпринимались и раньше и были, как правило, недолговечны. Я иной раз задумывалась над этим и пришла к выводу, что причин было три. Во-первых, они были прямолинейны, почти механически переносили на сцену то, что не для нее назначалось. Во-вторых, они не отвечали духу времени, то есть не учитывали перемен, происшедших в аудитории, не только ставшей более сложной, но еще и гордящейся своей сложностью. В-третьих, им не хватало таланта.
Когда по дороге в «Родничок» я поделилась этими соображениями с Ганиным, он, помедлив самую малость, ответил, что на сей раз случай иной. Что касается главной причины, названной мною в последнюю очередь, то Мостов, безусловно, талантливый малый. Что до первой причины, то он находит весьма остроумные и свежие формы, это не старое вино в старых мехах, и наконец, второй причины, быть может, и вовсе не существует. Время движется, как известно, причудливо, и то, что вчера казалось исчерпанным, сегодня оказывается ожившим. Зритель действительно стал сложнее и действительно дорожит своей сложностью, но тем отчетливее потребность прикоснуться к ясности и прозрачности, с которой начинался наш путь. Волга вылилась из родничка; очевидно, Мостов имел это в виду, дав театру такое название. Всегда, когда ноша постигнутых или отвергнутых истин становится чрезмерно увесистой, общество обнаруживает склонность к ностальгии. Он, Ганин, полагает, что сейчас мы переживаем подобный период.
Как живо мне помнится этот вечер! Мы ехали по темнеющим улицам, уже загорались фонари и освещались окна, еще белели полоски снега, похожие на несвежие свалявшиеся бинты, но был о ясно, что срок зиме вышел. Я — москвичка со дня своего рождения, мои отношения с Москвой — настоящий роман, как и у каждого москвича; я люблю ее черты, ее стать, ее морщины, я отдаю должное новым кварталам, но всякая тесная связь и приносит и отбирает, я люблю старые названия, за которыми мне слышатся шаги тех, кто ушел, я болезненно сжимаюсь от переименований, нет для меня большего наслаждения, чем идти по московским улицам, в эти минуты словно свершается полное слияние с городом. Москва мила мне в любое время, но острей всего мое чувство в рубежный срок, когда весна уже пришла, но не вполне еще победила. Ее дыхание уже разлито в воздухе, и Москва становится обещанием радости, верится в счастливые повороты и неизбежные перемены.