— Ну что ж, проводим, — сказал отец, — прощай, старина!
— С богом, проказник! — напутствовал Бурский уходивший год.
— Еще один исчерпавший себя неудачник сходит со сцены, — добавил Ганин.
При этих словах Багров кивнул. Такие характеристики были в духе его умонастроения. Думаю, что эта вечная озабоченность была для Ольги Павловны знаком его избранничества. Во всяком случае, она была ей ближе отцовской усмешки. Бурский быстро подметил во Владимире Сергеиче эту черту и решил, по-видимому, что для человека преуспевающего она не может быть естественной. Должно быть, он счел, что это маска либо некоторая напыщенность (потом он признал, что ошибался). Во всяком случае, ему захотелось несколько заземлить Багрова, и, обратившись к нему по какому-то поводу, он назвал его Праксителем. Будь Багров самую малость площе, страдай он повышенным самоуважением, он бы, безусловно, обиделся. Однако Бурский ему понравился, он даже несколько оживился. На Бурского было трудно сердиться, ему было свойственно чувство меры, какая-то первородная легкость. Он не был склонен к выяснению отношений и, когда ему возражали, предпочитал уйти от спора. Но при этом нельзя было сказать, что он капитулировал, признав поражение. И здесь ощущалась все та же грация, дарованная ему богами. И ум у него был грациозный, не подберу другого слова, живой, с удовольствием переносящийся с предмета на предмет.
— Упаси вас бог решать проблемы, с ними надо жить, — повторял он часто.
Вообще он предпочитал видеть приятные стороны — способность, редкая в нашей жизни. Природа наградила его завидной внешностью, о чем он, разумеется, догадывался, это был обольститель, существо опасное. Правда, он не упускал случая подчеркнуть, что избегает обременять друзей и подруг трудно выполнимыми обязательствами. Это значило, что и себя он нагружать ими не намерен. Такая нескованность на первых порах выглядела весьма соблазнительной. В ней было нечто юное, студенческое, когда у каждого все впереди. Ясно, что многие клевали на эту приманку, а потом скорбно томились, уж очень большой это был чаровник, и терять его было невесело.
— Ну, держитесь, — сказал мне Ганин в ту памятную новогоднюю ночь. И сопроводил свои слова знакомой мрачноватой усмешкой. Он знал, что говорил. Я пала довольно скоро, вызвав многозначительные шутки отца. Но они не слишком меня задевали. Уж очень радостным было поначалу общение. Не самое подходящее слово, но в этом случае удивительно точное. Общаться с Бурским было даже приятнее, чем обнимать его. Умел он творить вокруг себя искристую, праздничную среду, пожалуй, несколько театральную. Жаль, что жизнь не состоит из одних карнавалов.
Но когда я стала к нему привязываться, я сразу заметила, что это не слишком веселит моего победителя. «Быть привязанным — значит быть на привязи», — обронил он однажды. Моя гордыня пришла мне на помощь, и я стала усердно ему подыгрывать — увеличивала паузы между встречами и следила, чтобы им всегда сопутствовал вполне определенный фон, беспечный, подчеркнуто легкомысленный, благородно небрежный.
Итак, боясь прорасти друг в друге, мы сознательно предпочли игру, а всякой игре приходит конец. Спустя положенный срок наваждение минуло, и мы остались добрыми приятелями. Обычно в этих расхожих словах, когда речь идет о бывших любовниках, таится нечто искусственное, даже фальшивое, но Бурский на то и был Бурским, что с ним такой поворот отношений был и возможен и органичен. Он продолжал к нам захаживать, даже чаще, чем раньше. Допускаю, что центром притяжения оставался Георгий Антонович, но, боясь показаться нескромной, скажу, что со мной ему было занятно, и он не хотел бы меня лишиться.
Вообще же он обладал отменным качеством — не предъявлял прав на женщину, которая когда-то ему принадлежала, и тем более не давал понять, что был с нею близок. Что ни говори, в Бурском была куча достоинств. И если отвлечься в конце концов от его убежденного холостячества, то во всех своих человеческих связях он был, как принято говорить, безукоризненно аккуратен, а товарищем был и вовсе надежным. Так или иначе, без всякой надсады, даже с некоторой веселостью я вспоминала о наших летучих праздниках. В сущности, древние киренаики правы: счастье зависит не от событий, а от верного к ним отношения. Нет, не возьмусь говорить о счастье, но что касается равновесия — это бесспорно и безусловно.