— Представление ваше? Ничего. Сказка как сказка.
— Какая ж это сказка? — удивился Денис.
— А разве нет? — она пожала плечами. — Что ж тогда сказка?
— То есть как?.. — Денис не сразу нашелся. — Ну, Иванушка-дурачок…
— Какая же это сказка? — возразила женщина.
— А разве нет? — повторил он ее вопрос.
— Для детишек, допустим, а для нас с вами — нет, — сказала женщина. — Я сама Иванушка-дурачок.
— Уж будто? — рассмеялся Денис.
— Ну, Нюрочка-дурочка, это без разницы. А ты, я вижу, еще молодой. Не придуришься — не проживешь.
Денис отрицательно помотал головой.
— Я уж не молодой, — сказал он. — Но это не для меня… придуряться.
— Дай тебе бог, — кивнула женщина. — Люди, конечно, не на одну масть. Коровы и те разные. Вон у меня Тамарка-ведерница погулялась, так у нее от причина вымя с лукошко. А у другой вымечко и не вспухнет. Но только и тебя обломают.
— Мороз по коже… — Денис покачал головой.
— А ты не бойся, — усмехнулась она. — Мало ли баба языком треплет. Коли ты мужик, не отбрехивайся. Делай свое.
— Вот теперь веселей.
— Так мы все веселые. Бывает, туда-сюда с песняками ходим.
Было почти светло, и Денис уже различал улицу, пересекавшую полянку, на которой стоял клуб, пятистенки за плетнями, за крайним выглядывал колодец, а дальше начиналось поле в высоких зеленых стебельках.
— Это пырей? — спросил Денис.
— Пырей, а то что ж, — кивнула женщина. — Тот, что пониже, — визил. У нас всюду пырей, визил, вострецы. — И с досадой добавила: — Надо идти.
— Посидите еще, — попросил Денис.
— Тамарку надо кормить, — вздохнула она.
— Закормите, так не растелится, — рассудительно остерег Денис.
Этими словами он хотел дать ей понять, что он в деревне не гость, знает, что к чему. Но она не заметила его умысла. Ореховое лицо потемнело еще больше.
— Корове солому посоли, она съест. Вкус есть, а что толку?
«Реп-реп-реп…» — донеслось издали. И почти сразу же то заливисто, то испуганно раскатилось: так-террах-тэк! Сладкая истома вновь сковала Дениса. Он чувствовал, что глаза его заливает теплая золотая волна и точно ослепляет, ничего не видно, кроме этого разлившегося во всю ширь золота.
— И-и, милый, да ты носом клюешь, — донеслось до него. — Ну отдыхай, наработался, значит…
Неожиданно для себя он привалился к ее плечу, и, пока он был неведомо где, она сидела недвижно, боясь шевельнуться и спугнуть его дрему.
«А ведь мы плывем, — не то думал, не то чувствовал Денис. — Похоже, что я сейчас на плоту и нас несет. И сквозь нагретое дерево осязаешь этот теплый поток. А все оттого, что уткнулся в бабье плечо, которое пахнет не то молоком, не то сеном, но то просто утренним полем. А может быть, пахнет совсем другим. Чем-то давным-давно ушедшим. Пылью на Амбарной площади в Мценске, ветерком с Орлика или Цона. Но кто сказал, что сибирские цветы не пахнут? Все имеет свой запах, свой цвет и голос. Сейчас мне так много слышно всего… И это «реп-реп», и чей-то ответ, и скрип колодезного журавля. Когда-то ты так же слышал всхлип самой первой весенней капли. Ты даже мог ему подражать. И вою ветра тоже. И колокольному звону. Но годы смешивают все звуки в один темный неясный гул, так же как смешивают краски и запахи. И все становится неотличимо. Пока не приходит такой рассвет. Со своим рыжим теплым потоком. Который вдруг тебя понесет…» Сквозь дрему он слышал, как женщина напевает, точно баюкает младенца:
— Шила милому ширью-верью, ширью-верью на ять, чтобы шиверью-навыверью ширью-верью продать…
«Шиверью-навыверью — это, верно, шиворот-навыворот, — догадался Денис. — Да, именно так, все идет шиверью-навыверью, но все это до поры… до коры… до теплого света. Нужно понять. Нужно понять самое главное. Мы легко отдаем то, с чем приходим, — способность чувствовать. А что взамен получаем? Синяки и шишки. Называется опытом. Так красивей. Лучше звучит. Неплохо махнулись. Ничего не скажешь. Действительно, шиверью-навыверью. Но этому нельзя подчиняться. То, что мы чувствовали, не ушло. Оно осталось. Но где и в чем? В этой теплыни? В этом «реп-реп»? В старой песне? Или просто — в напеве?.. Оно есть, и надо его вернуть. Хотя бы уметь возвращать на время…» Он открыл глаза и увидел склонившееся над собой темное доброе лицо.
— Проснулся? — спросила женщина.
«Реп-реп-реп…» — вновь услышал Денис и спросил:
— Это коростель?
Она кивнула. И тут же донесся испуганный отклик: так-террах-тэк!
— А это кто ж? — он медленно приходил в себя.
— Зорянка. Ты нездешний?