В бумагах Дениса я обнаружила вариант этой стрельцовой песенки. Поначалу текст был весьма озорным: «Кто крестится, кто молится, кто в пекло норовит. И хочется, и колется, и матерь не велит». Денис говорил, что слова ему нравились, и он не сразу от них отказался. И все-таки вариант был отвергнут. Это был д р у г о й тон, д р у г о й стиль, д р у г о й юмор. Тут самое время сказать о том, что отношение Дениса к юмору было вовсе не однозначным. Он высоко его ценил, в особенности его оптическую способность увеличивать изображение. Но он его и опасался. И прежде всего — его коварного свойства всегда выходить на первый план и занимать главное место.
В этом случае юмор становился разрушительным не только для выбранной мишени, но и для всего произведения, — он делал его и проще и площе.
Оно и понятно, в известном смысле смех предшествует отчуждению, а конечная цель художника — соучастие. Он его сам предлагает, и он его требует взамен.
Впрочем, нам еще, бесспорно, придется поговорить о ликах юмора. Он смягчает боль, и он же ее порождает, он проясняет смысл и обнаруживает бессмыслицу. Порою и сам ее творит. Он сталкивает добро и зло в тот миг, когда они ближе всего друг другу.
Денис перебрал много песен, не сочиненных, а записанных, и песня стрельца зазвучала совсем по-другому: «То не пыль в поле запылилась, это сиротинушка едет. Свищет соловей по подлесью, горе сиротинушку ищет…»
Молодец испытывал к себе жалость, все было грозно и враждебно, даже соловьиный свист звучал для него зловеще. Он пел, девушки подхватили, куда подевалась их веселость, стала она гаснуть и в зале. Эта песнь с ее протяжной тоской была в устах стрельца неожиданной и оттого производила, с одной стороны, впечатление комическое, с другой — странным образом рождала тревогу.
Предстоял долгий нелегкий путь, кто знает, что ждет за поворотом. С дорогой не пристало шутить, во всяком случае, для Дениса она всегда означала нечто важное и, позволю себе сказать, судьбоносное. С ней связывались душевный подъем и предвестие перемен, опасных, но и необходимых. Играют гусли, звучит рожок, ритмически бьют копыта об землю, певучие девичьи голоса сливаются с мужским тенорком: то не пыль в поле запылилась, это сиротинушка едет…
Причудливая игра света, багровые закатные блики, тени сумерек, звездочка в бледном небе, стремительно темнеющий мир… «Свищет соловей по подлесью, горе сиротинушку ищет…» Естественно, такой сгусток душевной смуты требовал резкого переключения звука. Он и последовал. Вновь ухарски сверкнули глаза музыкантов, прозвенела уже знакомая присказка: «Дорожка дрожит, время бежит. А что нам время? Мы — дудино племя…» И впрямь дудино племя. Это ведь с давних пор, — и швец, и жнец, и на дуде игрец. Была же некая сила, которая срывала с места и начинала вертеть и крутить человека, и уж не было для него ни скоротечности, ни предела — вольная воля, скоморошья доля…
Но об этом — в дальнейшем. Пока же «долго ли, коротко ли, — приезжает стрелец-молодец на край света, где красное солнышко из моря восходит» («Обетованная наша земля, — записал Денис, — край света!»). Разбил стрелец палатку с золотой маковкой, расставил кушанья и напитки, сел, угощается, Василисы дожидается. А тут и девушки запели, и над ширмой серебряная лодочка поплыла, а в ней Василиса-царевна сидит, золотым веслом п о п и х а е т с я. На сцене же явилась девица крупная, плечистая, стрелец-молодец рядом с ней показался еще неказистей, впрочем, вел он себя предприимчиво, послал богатырского коня в зеленых лугах гулять, свежую травку щипать (конь тактично удалился, оставил парочку наедине).
«Здравствуй, Василиса-царевна, — поклонился наш герой искательно и нагловато в одно и то же время, — милости просим хлеба-соли откушать, заморских вин попробовать».
Стиль был явно не рыцарский, а купеческий. Да и сам молодец был ни дать ни взять — приказчик в лавке. Наконец он почувствовал себя в своей стихии, стали они есть-пить, веселиться. Денис очень озорно показал начало романа. Галантерейные ухватки маленького вьюна, жеманство его могучей гостьи, умильные песенки, беспечный пляс, и вот наконец то ли подействовало заморское вино, то ли все эти игры, но пьяненькая царевна заснула, а исполнительный холоп «крикнул богатырскому коню, снял палатку с золотою маковкою, сел на коня, берет с собой сонную Василису и — в путь-дорогу, как стрела из лука». Цокот копыт, девушки поют, играют гусли, трубит рожок. На сей раз ритм упруг и весел, да и как иначе, боевое задание выполнено, — напоили женщину и везут к немилому. А где тут сказка, где жизнь, — решать вам.