И вот, точно чертик из шкатулки, выпрыгивает смуглый человек с безумно выпученными глазами, с красными руками, торчащими из рукавов, не по размеру коротких, и, схватив тебя в темном коридоре за пуговицу, начинает яростно и безудержно выплескивать свое восхищение. Было от чего почувствовать себя счастливым, забыть обо всех и обо всем!
Фрадкин был прирожденный энтузиаст. И хоть был он немногим старше Дениса, его энтузиазм выглядел несколько старомодно. Ныне самый увлеченный и деятельный подвижник хочет казаться строже и сдержанней, понимая, что иначе он рискует услышать, что «взбивает пену» или «пылит». Фрадкин, казалось, принадлежал к тому поколению, которое с мальчишеским пылом воспринимало каждый успех, встречало его транспарантами, маршами, неистовым праздничным ликованием, веря, а может быть, даже веруя, что каждый шаг — шаг семимильный, и до цели — рукой подать. Эта восторженность, возможно, шокирует нынешних юношей, но в ее чистосердечии есть благородная трогательность. Фрадкин, бесспорно, был простодушен и, как все простодушные люди, считал себя крайне проницательным и, напротив, — простаками других. «Наивный вы человек», — говорил он часто и озабоченно качал головою, понимая, что должен научить уму-разуму, иначе бедняге несдобровать. Многоречивость его была опасной, начав, он не мог остановиться, нужно было находиться в эйфорическом состоянии Дениса, чтобы безропотно ему внимать. Говорил он напористо, энергично, подкрепляя каждое положение вопросом: «Понимаете, какая штука?» Впрочем, вопрос этот был риторическим, он не спрашивал, он утверждал.
Да, общение с ним было трудным делом, но его бескорыстие было так очевидно! Он был ненамного старше Дениса, но относился к нему по-отцовски, уверенный, что без его опеки с ребенком что-нибудь произойдет.
Однако, при всех забавных свойствах, Фрадкин был знающим человеком, а это всегда внушает доверие. Денис от него услышал то, что ему надо было услышать, скажу больше, что он желал услышать, хотя, возможно, сам этого не сознавал.
Содержание их беседы я знаю из отдельных рассказов Дениса и Фрадкина.
Пафос фрадкинской речи сводился к тому, что этот спектакль не должен стать в биографии Дениса случайным. Денис обязан понять, что именно сейчас он познает свое призвание. Его задача возродить на сцене богатство, оставленное народным творчеством, и, бережно его преломив сквозь свое художническое восприятие, явить его зрителю, который в массе не знает, чем он располагает.
Денис отныне должен себя посвятить этой деятельности, в существе своем просветительской, но пусть его не пугает это слово, эта деятельность откроет ему материк, полный художественных сокровищ.
Фрадкин был потрясен совпадениями, обнаруженными им в прочтении Денисом старой сказки с его собственными ощущениями. Так, его порадовала догадка о введении характерного начала в героический образ, что сближает героическое с повседневным, — высокая суть в «низком» обличье. Превращение богатырского коня в горбунка — это не снижение, а приближение, это преображение, едва ли не большее, чем преображение стрельца. («Понимаете, какая штука? Сами додумались? Наивный вы человек, не знаете своих возможностей!»)
Вообще он оказался зрителем чутким, уловил стремление Дениса к многомерности сказочных персонажей, в которой высвечивается их жизнь. Его восхитила смена настроений, выраженная в смене ритмов («Вы удивительно своевременно чувствуете исчерпанность шутки!»), он хвалил мелодическую основу («А вы знали, что рожок — это, в сущности, тот же корнет? Нет? Однако у вас интуиция!»), одним словом, не буду повторять то, о чем я писала и что он заметил. Вместе с тем он выразил сожаление, что Денис уделил мало внимания обрядовой стороне. Сам Фрадкин, как вы знаете, был уважаемым знатоком в области свадебного обряда и, естественно, посвятил много времени тому, как Денис поставил свадьбу. («Очень лихо, но в чем-то и приблизительно».) «Но ведь я не этнограф», — сказал Денис. «Согласен, но это отнюдь не достоинство. Это пробел, его нужно заполнить. Вы совершаете распространенную ошибку — противопоставляете обряд и обрядовую позицию. (Денис даже и не подозревал, что он, оказывается, настолько дерзок.) В любом случае, — сказал ему Фрадкин, — свадьба у вас вышла чисто южная. В ней больше веселой игры, не правда ли? А северная свадьба — серьезное дело. Это прежде всего плач и прощание. Нужно понять раз и навсегда: этнографические реалии несут в себе символический смысл. Необходим систематический подход. Например, новогодний «овсень» принадлежит среднерусской обрядности, а величальное «виноградье» — это севернорусская форма. Смешивать их было бы безграмотно».