Впрочем, он не был убежден, что каждым из них владела «идея», так сказать, во фрадкинском смысле. Денис сознавал, что были и те, кому важно было найти пристанище, — те только прикинулись единомышленниками. Он предвидел, что не избежать расставаний.
Волновал его и некоторый «певческий перекос». И филармонии, и администрации самого ансамбля было легче и удобней «торговать песнями». Однако, отводя песне значительное и важное место, Денис тщательно оберегал свое театральное первородство, — целью его были спектакли, и он понимал, что, если отступишься, совершить задуманное не суждено. Вместе с тем он следил, чтобы все пели. По-прежнему хор был в почете. Денис все больше убеждался, что ничто так не ставит голоса, как хоровое пение. А еще — душа его хранила память о том, как в хоре отлетало от него собственное «я». Он подумал, что воспитать это ощущение у его подопечных было бы небесполезно, — оно помогло бы создать их общность. Сейчас, когда все эти люди должны стать одним организмом, это было задачей первостепенной важности. Но скоро сказка сказывается, и много медленней делается дело. Частые переезды, мелькание городов и весей, общежитий, гостиниц, неожиданных ночлегов, дворцов культуры, летних театров, клубных эстрад — все это грозило засосать в некий омут с песнями и плясками, придать их движению вполне определенный характер, заменить покинутую ими рутину другой. Нельзя сказать, что не оставалось свободного времени, оно было, но уходило на посиделки, на встречи, на новые и, по большей части, случайные знакомства. Денис называл это о с в о е н и е м города. Кроме того, молодость и кочевье располагали к недолгой, не обремененной обязательствами любви, в труппе часто заключались и распадались брачные союзы, Денис озабоченно бурчал, что скоро вся она будет состоять из родственников.
Добавьте к этому, что не реже чем раз в две недели он получал страстные эпистолы Фрадкина, требование, чтобы он не забывал о своем миссионерском назначении, — было от чего растеряться! Одно, во всяком случае, не подлежало сомнению: плыть по течению дальше — опасно, ансамбль пользовался известным успехом, это было еще опасней.
Прежде всего Денис задумал использовать «певческий перекос» на благо делу. Он предложил придать деятельности «Родничка» своеобразный исследовательский характер. Это был верный тактический ход, служивший, однако, большой стратегии. Надо иметь в виду, что у Дениса нашлись и оппоненты, яростные сторонники чистого вокала, и у них был свой веский аргумент — благодарный зрительный зал. Не нужно объяснять, что мелодии вообще и песни в особенности лучше и легче воспринимаются публикой. Денис приглашал спорщиков подкрепить свои декларации делами, отныне будут предприниматься концерты-экспедиции, песни будут записываться там, где они рождались и где их хранят. Против этого нечего было возразить. В очередном письме Фрадкин выразил радость, что «их полку прибыло». Но у Дениса были далеко идущие планы. Он хотел приобщить своих горожан к той почве, на которой возникло искусство, вызвавшее их сообщество к жизни. Он верил, что этот антеев порыв откроет в актерах новые качества и что идея, о которой шла речь, перестанет быть фразой, обретет свою плоть.
Он не ошибся, новое направление позволило освободиться от ненадежных спутников, для которых такое служение делу показалось чрезмерно утомительным. Пришли другие, и среди них было немало любителей. Поначалу Денис их поощрял (больше страсти и меньше штампов). Но потом все чаще стал пофыркивать: и меньше талантов. Он был прав. Искусство, основанное на иллюзии, само порождает бездну иллюзий. И среди них едва ли не самую горькую — иллюзию своей доступности. Сколько лет наблюдаю я этот поток девочек и мальчиков, свято уверенных, что они ничем не хуже тех, кто дурманит их бедные головы, и каждый раз мое сердце сжимается. Так отчаянно, так болезненно жаль их! Я всегда вспоминаю пушкинскую Клеопатру, требовавшую головы за ночь любви. А тут так безжалостно расправляются со своей единственной жизнью за куда более скромную цену.
Но бывают же исключения из правил! Как не быть. Вот и буду я исключением! И колесо продолжает вертеться. В том-то и дело, что исключения есть. На многих выступлениях Денис замечал устремленные на него упорные и одновременно отрешенные громадные смоляные глаза. Они принадлежали худенькой, невзрачной девушке с неестественно бледным лицом какого-то мертвенного цвета, его оживляли лишь несоразмерные этому тельцу глаза. Денис недоумевал, каким образом девушка оказывалась там же, где выступает «Родничок». Не ездит же она за ним? Оказалось, что именно за ним она ездила. Недавняя школьница, потом воспитательница в детском саду, потом непременная участница разных хоров и кружков, она погибла, не подберу другого слова, при первой же встрече с «Родничком». Как она переезжала из города в город, где жила, как питалась, в чем держалась душа ее — об этом легче спросить, чем ответить. В конце концов Денис ее подстерег и осведомился об этом загадочном совпадении маршрутов ансамбля и зрителя. Тут-то все выяснилось. Денис был растроган и скорее из благодарности, чем из любопытства, согласился ее посмотреть. Когда она пришла и он снова увидел ее впалые щеки (не было сомнений, что она давно недоедает), он шепотом проклял свою судьбу. Как взвалить на себя палаческую обязанность сказать ей, что она не подходит? Но казнить не пришлось. Он с истинной радостью убедился, что девушка даровита. Столько внутренней силы вдруг оказалось в ее неожиданно густом голосе, столько одержимости в огромных глазах! Вы, разумеется, догадываетесь, о ком я говорю. Это и была Наташа Круглова, которую я увидела в «Дороженьке». (Ничто не подходило этой соломинке меньше, чем ее же фамилия.) Так «Родничок» обрел свою примадонну, а Денис — самую верную соратницу и фанатичную идолопоклонницу.