Мысль Дениса, придавшая деятельности театра новый характер, оказалась счастливой. Прошу извинить за тяжеловесную и не очень-то свежую метафору, то был ствол, который соединил крону с корнями. Нелегкие поездки по тряским проселочным дорогам, то в дряхлом автобусе, то в плечевом фургоне, иной раз и в кузове грузовой машины, чувственное, не головное, постижение мира, который они должны были воспроизвести, ощутимо меняло юношей и девушек, сплотившихся вокруг Дениса. Денис постоянно твердил им, что все важно, что мелочей нет, главный же секрет состоит в том, что нет ничего само собой разумеющегося. Так, он всегда обращал их внимание на музыкальные инструменты, восхищаясь изобретательностью их создателей. Он испытывал странное волнение, когда видел похожую на параллелепипед доску, полую изнутри, и понимал, что это и есть та барабанка, о которой рассказывал ему Фрадкин. Однако особый его интерес вызывали рожки, которые неистовый этнограф уподобил корнетам. Они дивили его своим разнообразием. Всегда разной длины и формы, всегда со своим тоном, своим голосом. Он бережно держал их в ладонях — маленькие трубочки с узким раструбом и длинные деревянные дуды, переходившие в основательный металлический раструб. Были цельные деревяшечки, были и комбинированные, из двух половинок, когда раструб делался из медного самовара и повязывался берестой, вот вам и бас.
Замечательны были владимирские рожки, впрочем, назвать их владимирскими можно было лишь условно, на Владимирщине их обнаружили. Впоследствии ученые люди рассказали Денису, что они неоценимы при изучении сигнальной музыки. Денису в полной мере открылось, что игра на них требовала профессионализма, и те, кому они подчинялись, были истинными мастерами — и свадебные музыканты и пастухи.
Оказывается, и пастухов нанимали в зависимости от их умения владеть этим незамысловатым, на беглый взгляд, инструментом. Летом они пасли стада, зимой целиком отдавались музыке. И где только они не играли! На ярмарке (даже на Нижегородской), в ресторанах и перед царской фамилией. Необычно и странно звучал варган, с которым когда-то ни одна трехрядка не могла сравниться в популярности. Теперь его с трудом отыскали в одной из смоленских деревень под новым и незнакомым прозвищем, на слух, пожалуй, комичным — дрында (так называли и соху). Денису и его следопытам предстала коса с прикрепленной к ней палочкой, коса поворачивалась таким манером, что от соприкосновения с палочкой рождался редкий по мелодичности звук. Эта палочка, в общем едва заметная, и была варганом. На этом варгане артистам был исполнен свадебный марш. Они записывали хороводы, в том числе знаменитую «Кострому». Это было уже в Дорожове, в Брянской области. Дорожовский хоровод был, по сути дела, аналогом святочной игры «умрун», все роли в нем исполняли лишь женщины. Здесь-то Дениса восхитила эта неповторимая смесь лукавого интереса, участия и незыблемого покоя: «Здорово, Кострома». — «Здорово». — «Чё делаете?» — «А плетем». — «Ну, бог помоги».
Неоднократно возвращаясь к природе юмора, Денис убеждался, что в его основе лежит эта глубоко естественная и богатая красками статика. Он находил в ней полное достоинства и душевного здоровья отношение к жизни. «Чем драматичней ситуация, тем больше покоя. Чем больше покоя, тем больше комизма», — повторял он часто и каждый раз вспоминал «Кострому». («Болела-болела и померла». — «А, ну ладно».)