Фрадкин был вне себя от восторга, мечта энтузиаста сбывалась. Он составил десяток обращений в разнообразные инстанции. Одни подписывал сам Денис, другие — авторитетные люди, которых Фрадкин сумел привлечь. В конечном счете все состоялось, столичная концертная организация приняла «Родничок» в свое лоно. Разумеется, ему и далее предстояли кочевья без собственного жилья, но к этому «Родничок» привык, бивачная жизнь его не страшила. Освободившиеся вакансии были довольно быстро заполнены, началась работа над спектаклями, — театр нуждался в репертуаре. Была воссоздана «Василиса», был поставлен вечер-концерт (вынужденная дань обстоятельствам), а через семь или восемь месяцев была сыграна премьера «Дороженьки».
ГЛАВА ШЕСТАЯ
Вскоре после того как Денис появился в Неопалимовском, появились и отклики на «Дороженьку». Написала Камышина, непосредственно, живо, у нее был острый, внимательный взгляд, — к сожалению, обилие восклицательных знаков вызывало и некоторое недоверие. В этом же духе была статья известного поэта Ивана Евсеева. Но отозвались не только поэты. Спустя определенный срок в популярном еженедельнике была напечатана статья Ростиславлева, наделавшая большого шума. Эта статья вам, конечно, известна. Ростиславлев в знак особых чувств, на которые, вообще говоря, он не слишком щедр, прислал Денису машинописный экземпляр. В коротком письме он сообщал, что здесь статья «такова, какой она вылилась». Очевидно, в окончательном виде в нее вместилось далеко не все — во всяком случае, я приведу главные положения, рискуя повторить и то, что вы знаете.
«Мысль показать жизнь народную-человеческую через смену обрядов, ее сопровождающих, — писал Ростиславлев, — была поистине счастливой мыслью, не потому, что она ввела этнографию в сюжет — это было бы лишь приемом, не более, — суть дела в другом. Находка эта возвращает нас к тому содержанию, которое эти обряды выразили. И так как содержание это сама жизнь, то можно сказать, что обрядово-ритуальная традиция выше и весомей умозрительных моральных заповедей. Не случайно ритуализм есть основа народного театра. Самые плодотворные идеи нуждаются в определенных формах, без которых они расплываются и не закрепляются в сознании. Обряды и были этой формой, они внедрили в народную человеческую жизнь идею нерасторжимости двух этих начал. Причем внедрили ее самым надежным — не рассудочным, а эстетическим, то есть эмоциональным, путем. В этом смысле обряд и есть та традиция, которая с т а б и л и з и р у е т жизнь». (Помню, когда отец прочел это место, он сказал: «Справедливо. Всякая традиция нуждается в эстетике. Возьми, например, обряд присяги. Та же клятва Гиппократа — эстетизация этики». Однако вернемся к Ростиславлеву.)
«Для всякого восприятия, тем более для восприятия новой идеи, необходима известная раскрепощенность. В этом плане трудно переоценить роль игрового начала, присутствующего в обряде. Игра всегда о с в о б о ж д е н и е. Исходная условность, ей присущая, помогает преступить запреты. Ты в игре — и можно решительно все, ты вне собственного, привычного (вяжущего) образа — и преград нет. Во время коляд парень одевался в женское платье и в этом наряде вовсю обнимал встречную девушку. Та отлично знала, что озорница — это соседский сын, но ей и в голову не приходило противиться. Ведь это уже не сосед к ней жмется, не сосед целует ее уста — какая-то ласковая молодка». («Вот почему в любовь часто играют», — усмехнулся, читая, отец.)
«Но игра не только шутка, — точно услышав его, возразил Ростиславлев, — не только шутка и не столько шутка, сколько проба сил, испытание возможностей. Игра — и в мистериях, но в них решались нешуточные вопросы. В «пещном действе» русский человек ощущал свою мощь, он вступал в поединок с нечистой силой, с потусторонним злом, страшным в своей непознаваемости, в нем в ы с в о б о ж д а л и с ь потенции, запрятанные до поры до времени, он являл совершенно новый лик, и еще предстояло понять, какой из них истинный: привычный или же столь неожиданный. Плоско было бы подчеркивать в обряде одно лишь игровое начало. В слове «обряд» укрылось слово «ряд», а в нем ощущение хорового начала, ощущение общности, связи. Фонетически оно близко слову «род». Ряд за рядом проходят годы, рядовой человек — это прежде всего человек, готовый разделить общую участь, сначала рода, потом народа.
Однако и это лишь одна сторона дела. Известно, что эта общность выражает себя всего сильней в бытовой стороне. Многие по-своему замечательные мыслители видели в этой опоре на быт вернейшее средство сохранить национальное своеобразие. Но не один бытовой уклад определяет это своеобразие и не одно хоровое начало его выражает — нерасторжима связь этноса с любым его представлением, связь целого с единичным, когда они рождены одной почвой, когда у них общая историческая судьба. Поэтому не случайно в этом спектакле жизнь народа явлена через жизнь одного человека».