Далее Ростиславлев останавливался вскользь на актерском исполнении, на музыкальной основе «Дороженьки», на достоинствах режиссуры Мостова и вновь возвращался к общим проблемам.
«Нельзя сказать, что деятельность двадцатого века не созидательна, — писал он. — Создается многое, причем создается с размахом, фантазией, даже величием. Это созидание свойственно и трудовой и политической жизни. В первой — рождаются индустриальные гиганты, мегалополисы, новые города, во второй — новые общественные и социальные структуры, новые межгосударственные отношения. Век характерен решительностью и крупномасштабностью. Но этой созидательной стихии сопутствует и разрушительная. Люди отрясают прах со своих ног и сжигают за собою мосты, с тем чтобы отрезать себе путь к возвращению.
Возвращаться, допустим, и бесполезно, возвращаться, может быть, и бесплодно, время действительно необратимо, но п о м н и т ь — и важно и плодотворно, но взять с собой в путь то, без чего нельзя обойтись, без чего скудеют душа и дух, без чего нет смысла в любых достижениях, более того, без чего они превращаются из благодеяния в угрозу, — сделать это жизненно необходимо. Мы поняли — с трудом, — что нужно охранять памятники нашей истории, но мы еще не поняли, что гораздо существенней охранять то, что составляет сердцевину жизни народа, — его национальную суть. А это значит — его характер, его творчество, его философию повседневного бытия. Ибо сегодняшнее не упало с луны; слово «индустрия», переведенное на русский язык, означает «трудолюбие», забывать это глупо.
Обряд как символ труда, который сделал нас такими, какие мы есть, обряд как игра, высвобождающая наш творческий дух, обряд как спутник жизни и смерти, позволяющий без страха пройти первую и встретиться со второй, обряд, помогающий понять неизбежность циклов, смену времен, неизбежность ухода и неизбежность продолжения жизни, обряд, вобравший в себя мудрость, наблюдательность и богатство чувств наших отцов и матерей, — обряд не должен быть только памятником. Он должен ожить, чтобы жить, чтобы сопровождать поколения, утверждать связь живых с историей семьи, рода, народа, с историей своей земли и своего государства.
Выше я сказал о символической сущности обряда. Она органична. Национальное выражается в символе пре́жде, чем формулируется в идее. Моя корневая принадлежность сначала ощущается мною, и это ощущение ищет символа. Ощущение предшествует знанию. Мы предчувствуем, чувствуем, затем осмысляем. Этой последовательности еще никогда никому не удавалось нарушить. Именно поэтому я приветствую спектакль и не тороплюсь назвать его — нет, не недостатки, — его недостаточности. «Дороженька» родилась естественно — она глубоко символична, то есть глубоко национальна, но, разумеется, это лишь первый шаг, ибо осмысление необходимо. Спектакль идет к идее ощупью, он чувствует, что она существует, но еще не знает, в чем ее смысл. Художник слишком целеустремленно понял свою задачу — явить судьбу через обряд. Мы вправе сказать, что ему не хватило дерзости оторваться от бытовой основы и показать назначение своего героя, а оно не только в том, чтобы бросать в землю семя и продолжать род. Наша отечественная мысль давно бьется над этим вопросом вопросов, и каждая эпоха отвечала на него в соответствии с тем, что преобладало в общественном климате на том или ином историческом вираже. Мы можем понять неизбежную ограниченность этих ответов, но понять не значит принять. И если это назначение в том, чтобы существенным, а возможно, и решающим образом повлиять на будущее этого мира, то в представленном нам бытовом человеке надо видеть человека государственного, а именно это его качество сознательно отрицали и игнорировали мыслители, о которых я говорил выше. То была их историческая ошибка, которая сегодня так же очевидна, как их искренность.
Мы не те Иваны, что не помнят родства. Мы благодарны тем предтечам, кто впервые напомнил и своим и чужим о нашей особости, нашей сути. Мы понимаем всех, кто отстаивал национальный традиционализм, они из него возникли и его утверждали.
Но подлинно благодарны мы тем, кто утвердил наше самосознание. Мы и в первых ищем то, что способствовало деятельности вторых. Нам далеки идилличность и умиленность, нам нужны боевитость и смелость. Они — восхищенные созерцатели, мы — убежденные люди действия. Им — лирический восторг, нам — твердые руки и еще более твердые сердца. Кротость и умение принять судьбу — весьма привлекательные вещи, но сейчас важней самая откровенная гордость. Она ведет сильных и укрепляет тех, кто слабей. Она и есть, если угодно, самосознание, ощущение ноши себе по плечу.