Нет, не случайно на этом свете, на громадных и суровых пространствах основалось это кровное братство. Недаром оно не сгорело в огне, не пошло ко дну, уцелело в потоке нашествий, выстояло среди всех испытаний.
Нет, не всеядное добросердечие, которое наполняло одних, не эсхатологический мистицизм, завораживавший других, — совсем иное чувство с о з р е л о, иная мысль, иная цель.
Чуть не век безусловно достойные люди, чьи благие намерения неоспоримы, внушали urbi et orbi, что наш народ, в своем существе, негосударственный, что политическая жизнь ему враждебна, ибо она разрушает его мораль. То было опасное заблуждение. Их уверенность, что истина выше авторитета, глубоко абстрактна, ибо в конечном счете истина действенна лишь тогда, когда она авторитетна. Рискну утверждать, что есть даже эпохи, когда лишь авторитет воплощает истину.
Вот почему нам не нужны ни далекое прекраснодушие, ни более позднее апокалипсическое предчувствие, ни поиски своей причастности мировой душе, ни, тем более, трагизм, будто бы свойственный людям космической эпохи.
Нам нужна, повторяю, гордость. Гордость своей исторической целью, гордость тем, что она нам по силам. Все это представляется ясным, и все же произведение искусства нельзя судить за то, чего в нем нет. Надо быть благодарным за то, что в нем есть. Есть же в нем не только «лица необщее выраженье» — это естественное достоинство художества, — в нем есть, возможно и бессознательно, и д е я необщего выраженья лица как насущная и необходимая потребность времени. Спектакль «Дороженька» появился, ибо не появиться не мог. Мы его ждали, вот он и родился. Денис Мостов пробудил то, что в ком-то уснуло, от кого-то ушло, заслонено «планетарными» заботами. Можно сказать без боязни преувеличить, что стандартизация — одна из главных опасностей века. Мы погружены в мир, не только извергающий стереотипы, но и стремящийся к ним свести все без разбора, от медицинских рецептов до нравственных постулатов. В этом стремлении для него нет неприкасаемого — унифицированию подлежат не только вкусы, но и взгляды. Люди терпеливы, часто пассивны, предпочитая плыть по течению, они привыкли отдавать без борьбы даже самое сокровенное. Но когда речь заходит о том, что составляет их главное отличие — о принадлежности к своему корню, — они обязаны устоять. В этом их долг перед матерью и отцом, перед их дедами и прадедами, перед всеми неведомыми сородичами и соплеменниками, которые десятки столетий выковывали тот образ, духовный и душевный, внешний и внутренний, который священен и неповторим, дает человеку чувство особости и чувство общности одновременно, отдать который означает предать, причем не только живых, но и мертвых.
Не странно ли, что понадобилось явиться неизвестному режиссеру из дальнего города, создать сплоченный отряд подвижников, чтобы мы, заверченные пестрым колесом необязательных премьер и вернисажей, толками о книжках, что вспархивают, как бабочки, и живут, как бабочки, не дольше дня, замороченные дурацкими фильмами о далекой нам всем, придуманной жизни, чтобы мы вдруг поняли, кто мы есть. И если рассматривать этот спектакль как первый шаг, как первый благовест, то, как знать, возможно, художник и прав, несколько сузив свою задачу. Сначала вспомним полузабытое, затем — двинемся дальше».
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
— Да, это манифест, — сказал отец, — я же говорил тебе, что тут не одна ностальгия.
«Вот что он имел в виду, — подумала я, — когда уходил от ответа. Я ведь чувствовала, что он чего-то недоговаривает». И хоть я и привыкла к его фигурам умолчания — отец не любил говорить больше того, что считал нужным, — я была тогда раздосадована. И спектакль, и его создатель вызвали во мне повышенный интерес, мне не терпелось обсудить все с ними связанное — и явное, и то, что надо было прояснить. Между тем отец уклонился. Он чувствовал в «Дороженьке» некую скрытую полемику, а он не любил полемики в искусстве, хотя и понимал, что без нее не обойтись. Он признавал, что многие замечательные произведения были рождены боевым духом их авторов, но не мог избавиться от ощущения, что в этом боевом духе есть нечто зависимое от злобы дня и, значит, обреченное быть преходящим. Я называла это «парнасскими настроениями», но он не соглашался со мной.