— Мы решили, как в старые времена, кончить ночь после театра у нас, — весело сообщил отец. — Благо нынешние режиссеры ставят короткие спектакли. Ты видишь, Аленька, кого мы привезли?
— Я сам напросился, — сказал Денис смущенно.
— Вот и отлично, — воскликнула я.
И тут же поняла, что потеряла контроль над собою. Я была уверена, что Ганин отлично видит мое состояние.
— Хозяюшка, — попросил отец, — я чаю, будет и чаю, и к чаю?
— Будет, будет, — успокоила я его.
— Муфточка ты моя, — умилилась Ольга Павловна, — рукавичка…
Вспоминая эти ласковые прозвища, она внимательно гляделась в трюмо и поправляла прическу. Багров церемонно поцеловал мне руку — то была давняя наша игра. Я с некоторым облегчением удалилась на кухню, чувствуя, что мои обычно бледные щеки подозрительно вспыхнули. «Похоже, я малость влюблена, — сказала я сама себе, — только этого не хватало…» Но на душе моей было празднично, и все решительно было приятным: кипятить чай, раскладывать всякую снедь на тарелках, жарить гренки в духовке (любимая еда отца), а главное — прислушиваться к голосам в столовой. Я вспомнила душевный подъем, испытанный после просмотра «Дороженьки», — я объяснила его художественным впечатлением, теперь стало ясно, что дело было не в одном искусстве.
Когда я присоединилась к гостям, они говорили о спектакле, — я поняла, что они взбудоражены, и ощутила странную гордость.
— Согласен с вами, — говорил отец Ганину, — и сказал о том Але, еще не видя «Дороженьки». Спектакль нашего друга, — он поклонился Денису, — не родился на пустом месте, хотя это ни в какой степени не умаляет его самобытности. Ростиславлев прав, когда пишет, что его ждали. Несомненно также, что ждут не всегда одного и того же. Да и видят тоже совсем по-разному.
— Чем больше произведение, тем больший круг оно вовлекает в поле своего притяжения, — сказала я.
Отец посмотрел на меня, потом на Дениса и улыбнулся. Улыбнулся и Ганин.
— Безусловно, родная, — сказал отец. — Я это и имел в виду, когда говорил, что для одних это возвращение на круги своя носит несколько нервический характер, связанный с горькими предчувствиями, для других же имеет смысл программный. Если первые чувствуют в нем тот студеный, всемирный сквозняк, который предшествует новому содому и новому потопу, то вторым оно возвещает, что блудные дети вновь греются у домашнего очага. Каждый по-своему воспринимает «зов почвы». Один припадает к ней, чтоб набраться сил, другой — чтоб проститься.
— Мостов — из Антеев, — сказал Ганин.
— Его счастье, — устало вздохнул Багров.
— А вы — нет? — спросил Денис чуть задиристо.
— И я — да, — усмехнулся Багров, — я ведь воспитываю молодежь. Я просто обязан прочно стоять на земле. Иначе…
— А что иначе?
— Иначе — ам! — Багров сделал глотательное движение. — У молодых — крепкие челюсти и прекрасный аппетит.
Ольга Павловна забеспокоилась, что Владимир Сергеевич может произвести невыгодное впечатление. Когда-то она так же нервно относилась к иронической манере отца, ей всегда казалось, что он будет неверно понят.
— Уж не строй из себя такого утилитариста, — сказала она с несколько искусственным смешком, — чего доброго, тебе поверят. Ты сам говорил, что всякая монументальность мертва, если не рождает мистического трепета.
— Способность испытывать его и способность внушить — это разные дары неба, — пробурчал Багров.
— Очередной пароксизм скромности, — недовольно поморщилась Ольга Павловна.
Она заговорила об иррациональном в искусстве, о таинственном хаосе нашей душевной жизни, то была ее любимая тема.
— Все это верно, — сказал Ганин, — но беда в том, что и здесь возможен рациональный подход. Некоторые жрецы быстро постигают, что темность, невнятность и недосказанность имеют спрос, а значит, и товарную цену.
— Довольно, Борис, не хочу вас слушать, — сказала Ольга Павловна.
— Между тем он прав, — сказал отец. — Одно дело, Оленька, когда дух томится, печаль безотчетна и поэзия возникает на зыбкой грани между предчувствием и догадкой, но когда мистический гардероб призван придать значительность и импозантность, замаскировать серое, затемнить бледное, одним словом, когда тайное не исторгнулось, а придумалось, оно выглядит достаточно плоским.
— Как любая претензия, — кивнул Багров.
— Не понимаю, — пожала плечами Ольга Павловна, — зачем мне думать о спекулянтах?
— Если б то были одни пройдохи, — покачал головой отец. — Забавней всего, что подобный расчет может иметь своей основой бескорыстнейшую любовь.