Меня горячо поддержал Фрадкин. Схватив Дениса за пиджак, он призвал его к большей терпимости, он выразил уверенность, что, несмотря на все свои претензии к «Странникам», Ростиславлев предан той идее, которая вызвала рождение «Родничка». Кроме того, нужно быть благодарным — Серафим Сергеевич своей деятельностью способствовал тому, что театр получил стационар.
Последний аргумент подействовал на Дениса — наш странник так наслаждался обретенным домом, что не мог сердиться на одного из тех, кто поселил его в нем.
В назначенный вечер все собрались в Неопалимовском. Я постаралась, Камышина мне помогла, и когда гости увидели накрытый стол, они сразу пришли в доброе расположение духа.
— Было много путей достичь победы, — сказал Ростиславлев, — истребить неприятеля, пленить его, задушить в объятьях, но самый действенный путь — накормить его.
— Что касается Иоанна, то его надо напоить, — сказал Бурский.
Евсеев весело усмехнулся и потер ладони.
— В таком случае, — сказал Ганин, — первая здравица должна быть за наших кормильцев и поильцев.
Он чокнулся со мной и с отцом.
— Охотно, — сказал Ростиславлев, — но я думаю, что наших хозяев не обидит, если я скажу, что в эти слова я вкладываю еще более широкий смысл.
— Не обидит, — сказал отец, — я приветствую ваше стремление идти от частного к общему.
По крайней мере полчаса гости отдавали дань моему скромному искусству, и мне даже показалось, что все забыли о том, что́ их сюда привело. Видимо, Камышину встревожила эта мысль, и она попросила слова.
Мария Викторовна начала издалека, она вспомнила дни рождения «Родничка», трудную пору поиска своего лица. Молодость — лучшее наше время, хотя это время ежечасных преодолений. «Родничок» молод и нынче, но его первая весна прошла в пути, в дороге, в скитальчестве. Не случайно с таким трепетом возвращается он к этому мотиву, мотиву вечного движения. Так родилась «Дороженька», так родились «Странники». Вот что лежит в основе создания этих спектаклей — первое волнение, первые впечатления бытия — это должен помнить Серафим Сергеевич, весь поглощенный содержанием своей миссии. Мария Викторовна подчеркнула, что она говорит это не для того, чтобы преуменьшить значение тех претензий, которые Ростиславлев предъявляет театру. Она не побоится открыто сказать, что считает Серафима Сергеевича одним из тех редких людей, которых называют, вслед за поэтом, «светильниками разума», совестью поколения, одним из тех столпов мысли, которые не дают заснуть общественному сознанию, биологически склонному к конформистской инертности. Но, преклоняясь перед мощью мыслителя, она не вправе не помнить о той бережности, в которой нуждается истинный талант, а именно таким предстает нам Денис Мостов, человек, явившийся из глубин Руси и меньше чем за год покоривший ее взыскательную столицу. Те первые впечатления, о которых она уже говорила, имеют особую власть над талантом, и он не может двигаться дальше, пока не выразит их с исчерпывающей полнотой. Однако теперь, теперь, когда «Странники» выплеснулись, когда акт рождения состоялся, Денис наверняка готов принять в себя новые семена, задуматься, взглянуть вперед, увидеть, чего ждут от театра те, кому он так дорог и нужен. Он должен понять, что если без него, Дениса, не было бы «Родничка», то теперь «Родничок» принадлежит уже не одному Денису — такова странная, но безусловная закономерность, сопровождающая появление истинно живого организма. Значение «Родничка» огромно, заслуги Мостова неоспоримы, но еще огромней и неоспоримей те задачи, которые вызвали этот театр к жизни и которым он обязан служить. В этом великом деле нет места для личных страстей, самолюбий, обид. Все должно быть забыто перед лицом высшей цели. Возможно, Серафим Сергеевич показался Денису чрезмерно жестким, чрезмерно суровым, но человек, взваливший на себя подобную ношу, просто не может быть иным. Возможно, Денис уязвлен, услышав сквозь гул общих восторгов этот строгий, требовательный голос. Но надо понять, что это не хула врага, а призыв друга. В нем жар, в нем горечь, в нем напоминание о твоем назначении. Сколь дороже он «усыпительных похвал», сколь важно услышать в отрицании утверждение, в обвинении признание твоих возможностей. Известно с античных времен, что драмы между своими — самые яростные, но сегодня нет причин говорить о драме. Два человека, равно значимые каждый в своей сфере, должны понять, что не могут существовать друг без друга. Они — одного корня, у них — одна любовь, одна боль, один нравственный идеал. Только нечистоплотные людишки, которым этот идеал чужд, могли бы выиграть от разрыва личностей такого масштаба. Нужно ли доставить им радость и причинять горе всем нам?