«Пожар начался в одной из осужденных уже на снос старинных построек в Флорпанн-Гассе, в доме вдовы Марты Шлезингер», читал старик взволнованным, уже прерывающимся голосом. И потом, обернувшись ко мне, добавил шопотом:
— Тетка... Эльзы моей, говорю, тетка, эта самая Марта Шлезингер.
«Прибывшая пожарная команда обнаружила в верхнем этаже пылающего, как костер, дома, тела трех из его обитателей...
Извлеченные спасательной командой из огня, несчастные были доставлены в городской госпиталь. Здесь врачи констатировали, что двое из доставленных — владелица дома, Марта Шлезингер, и ее прислуга, Каролина Лотсен — скончались от ожогов по пути.
Третья жертва скончалась через час, несмотря на принятые врачами энергичные меры для ее спасения. Установлено, что это — шестнадцатилетняя воспитанница Альтонской городской женской учительской семинарии. Имя погибшей в невыразимых мучениях девушки — Эльза... Эльза... Эльза... Эльза Бурграф»...
Старик со стоном выпустил из рук на пол грязный листок газеты и замер, скрыв от моих взоров свое морщинистое лицо обеими руками.
Потом он поднялся, пошел, шатаясь в угол каюты, вернулся, остановился передо мной и сказал:
— Прощай, парень. Всего тебе хорошего...
— Дядя Фред, — вскричал я, хватая его за руку. — Куда вы, дядя Фред?!
— Я, — как будто удивился он. — Я никуда, парень... Только... только, зачем жить мне теперь. Для кого и для чего жить, парень.
Он хрипло засмеялся, потом уже твердым голосом сказал:
— Э-э, кажется, глупостей наболтал тут. Конечно, кого так вдруг по голове дубиной судьба хватит, не скоро опомнишься. Правда, ведь, парень? Ну, да что же поделаешь. Вот ехал я домой, думал на праздник поспею. А попаду... а попаду... на... на... похороны. Что же поделаешь.
В это время боцман засвистал.
— Четвертая вахта на палубу!
И старик твердыми и спокойными шагами стал подниматься по крутой лесенке, выводившей из матросского помещения на палубу.
Я работал в паре с другим матросом, не с Фредом Бурграфом: убирали тент, привязывали скамьи, переносили часть расположенного на палубе груза в трюм.
От времени до времени мне приходилось сталкиваться с Фредом Бурграфом.
Потом работа была покончена, нас отпустили передохнуть часок в каюте. Я видел, как Фред Бурграф, уже подойдя к люку, повернулся, подошел к борту, потом...
Потом я закричал неистовым голосом:
— Человек за бортом!..
Там, где за секунду стоял у борта мой старый друг, мой покровитель, — там никого не было.
Старый матрос закончил свой последний рейс.
Б. Келлерман
«МАЛЕНЬКИЙ КАПИТАН»
Рассказ из жизни бретонских моряков
Однажды утром я проснулся с тягостным чувством. Мне было трудно дышать. Я вышел поглядеть, не спустилось ли небо и не легло ли гнетом на остров. Все притихло: море, воздух, травы. Над морем стояло длинное облако дыма от парохода, уже скрывшегося из виду, и облако также было неподвижно. Серое, словно состарившееся, небо сумрачно смотрело сверху на землю. Куда же девалась жизнь?
Час спустя все изменилось. Чайки первые почуяли праздник. Они описывали быстрые, широкие круги над морем, задевая грудью воду, и дико кричали. На горизонте выдвинулась невзрачная, серого цвета гряда облаков, но так быстро, как-будто она поднялась из котловины; вырастая, она быстро темнела, становясь почти черной. Море омрачилось и нахмурилось, как лоб дикого зверя, теряющего терпение. Крылья чаек мелькали белые, как мел, на темном фоне облачной гряды. Морские ласточки зигзагами кружились около утесов, звенели и ворковали. На одной скале сидела цапля, смотрела вдаль и по временам хлопала крыльями.
Внезапно, словно бич со свистом хлопнул над нами, и мгновенно остров окутало чудовищной тучей не то пыли, не то дыма, в котором он весь расплылся и потонул. Травы совсем приникли к земле; свистя, полетели мелкие камешки. Вот оно... начинается...
Что это была за песня! Песнь о первозданном хаосе, когда еще ничего не было, кроме черной воды и голых камней. Боевая песнь первобытных гигантов, которые боролись и сокрушали друг друга.
Море стонало, гудело, скалы трубили. Все тряслось и качалось. Самый воздух дрожал и гудел, как исполинский вентилятор; ветер рвал мясо с костей, оттягивал веки и губы, заворачивал уши, перегибал нос на сторону.
Берег до высоких утесов был покрыт густой белой пеной, будто снегом. На утесах в море развевались генеральские султаны. Море вплоть до горизонта было полосатое: два бегущих снежно-белых пенистых гребня и между ними тьма — и так все море. И все эти пенистые гребни стремились к острову. И, приближаясь, оживали, превращались в ряды белых коней с развевавшимися гривами, с пеной у рта, возбужденно топавших передними ногами. Они вскачь неслись на утесы, взвивались на дыбы, ржали, взметывали гривы — и падали, разбитые, обратно в море. Но тотчас же вслед за ними наскакивал следующий ряд — гоп-гоп! Ветер подхлестывал их своими бичами, и они, из сил выбиваясь, наскакивали снова и снова, и опять разбивались.