— Что здесь такое. Несчастье с судном, Буше?
— Посмотрите вот в то маленькое окошечко. Вон она. Вы не видите? Рыбачья лодка.
— Да, теперь вижу.
Крохотный парус мелькал в глубине между шапками белой пены.
— Ну?
— Они погибли. Им не выгрести против ветра, не выбраться в открытое море и не вернуться обратно в бухту, их разобьет о прибрежные скалы. На судне три человека. Они в море уже двадцать четыре часа. А провизии взяли с собой только каравай хлеба и бутылку водки. Долго они не продержатся. И тогда конец.
Буше надел на голову стальной обруч с слуховой трубкой и сел за аппарат.
— Я только что подслушал разговор между одним пароходом и мысом Лизард. Одно судно, повидимому, уже затонуло. Вот читайте. Нет, теперь ничего больше не слышу.
Это была депеша с одного из судов пароходства Кунард, сообщавшая, что угольщик «Фулльспид» прошел в пятнадцати милях к югу от Силли Айленд без мачты и труб, впрочем, машина в порядке.
— Ну, ну, теперь я пойду. Спасибо вам, Буше.
Я вернулся домой.
Эту ночь я почти не спал. Все думал о крохотном парусе возле Штифа.
Ночь была полна неописуемых зрелищ. Брызги воды шипели, попадая на мою крышу, и стекали вниз. Дождь хлестал в окна. Буря бушевала, неистовствовала. Похоже было, словно исполинская взбесившаяся горилла вскорабкалась на утес и барабанит кулаками по своему животу. Зловещие крики пронизывали воздух, словно с утесов сбрасывали вниз людей, и они падали, кричали. Слышался смех, проклятия. Это все утонувшие моряки кричали, грозя кулаками утесам. И плакали и стонали, ибо им уже не суждено было увидеть родину. Все корабли, затонувшие близ тех берегов, поднялись в эту ночь со дна морского. И снова с треском раскалывались, разбивались в щепы, тонули. И сквозь весь этот шум до меня доносился как бы заглушённый звон. Это звенело море, взбаламученное до самых недр. Там, внизу, перекатывались все затонувшие, обросшие мхом колокола и звонили:
— Бум-ха-ха — бум-ха-ха.
Рассвело, но ураган все еще гудел над островом, как тысяча бешено мчавшихся курьерских поездов. Он уже не выл и не кричал, а гудел глухо, словно из бочки. Если бы снять шляпу и куртку и повесить их на стену моего дома снаружи, они бы висели, как приклееные, —так сильно дул ветер. Маленький парус все еще метался по кругу, белея над водой. Уже тридцать шесть часов они были в море. Пришла ночь. Пять тысяч каннибалов с лошадиным ржанием плясали около моего дома. Снова настал день — буря все гудела.
Маленький парус исчез. Я побледнел, услыхав это.
Но, как раз, когда мы, стоя в трактире Шикеля, рассуждали между собой, что иначе и быть не могло: каравай хлеба, фляга водки и два дня без сна в такой работе, — дверь отворилась, и кто же вошел?
Три призрака с моря. Три призрака с лицами, точно выбеленными известью, и синими губами, три трупа, вымоченных в ледяной воде, с стеклянными глазами, с прилипшими к коже редкими волосами и безумной усмешкой мертвецов. Это были они. Все вдруг притихли. Но три призрака неожиданно разразились грубейшей бранью.
— Ах вы, сукины дети! Вы бы так и дали нам утонуть...
Они выкинули отчаянную штуку. Выплыли в открытое море, чтобы — или умереть, или обойти кругом острова и причалить где-нибудь с подветренной стороны. Им посчастливилось найти местечко. Хо-хо, братики, не так-то легко нас слопать...
Они лили себе водку прямо в горло, и она булькала у них в глотке. Один проглотил таким манером три стакана подряд; он совершенно утратил осязание в пальцах рук и все время смеялся идиотским смехом.
Затем вошел еще один призрак — но уже не белый, а черный, как негр, местами вылинявший, и с красными кругами вокруг глаз. То был Ян, капитан с «Работника». Ян кашлял, хрипел и голос его звучал, как из бочки.
— Ничего не поделаешь: пришлось ехать сюда за коньяком, — хрипел он. — У меня коньяк весь вышел. Эй, хозяйка. Живо. Ну, и ночка была. Точно в пекле... Не хочешь ли ко мне на пароход. А?
— Шесть бутылок коньяку, мадам Шикель, — был мой ответ. — И сыру также. Хлеб у тебя есть. Ну, двигаемся, Ян.
В гавани плавали обломки одного из разбитых бурей пароходов, которые перебрасывало с волны на волну, то вперед, то назад. Прикованный «Посыльный», повредивший себе несколько ребер, лежал, зарывшись кормой в песок, и тяжело ерзал на месте.
Мы прыгнули в лодку, — Пупуль первый. Он задыхался от восторга, когда ему позволяли прыгать в лодку. Весла погрузились в воду. Отхлынувшая волна понесла с собой лодку обратно в море. Ян, сгорбившись, сидел на руле и осторожно следил за каждой прихотью волны, как боксер за каждым движением своего противника. Он во всю глотку кричал матросам слова команды. Те напряженно глядели ему в рот, по движению губ угадывая смысл, так как расслышать нельзя было ни единого слова. Проехать надо было всего пятьсот метров, но нам казалось, что мы никогда не доберемся до цели. Порой лодка принимала в буквальном смысле слова вертикальное положение.