Неожиданно Ян захрапел. Он мог в любой момент заснуть (и проснуться), все равно, в какой позе — сидя на скамье, или лежа на земле, уткнувшись лицом в ладони.
Я сидел на койке, подогнув под себя ноги, и курил. Порой, у меня кружилась голова, и тогда становилось скверно, но это скоро проходило. Пароход жестоко качало. Когда натягивались якорные цепи, все судно стонало, тряслось и трещало от тяжких ударов сзади. Оно дрожало и от стука машины, и, когда винт оказывался над водой, борта его тряслись от работы винта. Вверху бушевала буря, рвала снасти. Волны перекатывались через палубу ; вода попадала и вниз, через люки. Над самым моим ухом водяные массы, как тараны, ударялись о стены. Перегородка в два пальца толщины отделяла меня от разъяренного моря. Я видел в окошечко, как оно с отточенными топорами и обнаженными, зазубренными мечами кидалось на «Работника». Стекло было черное, как смола — значит, мы были под водою. В окно заглядывала пара огромных выпученных глаз, белое, словно покрытое проказой лицо; я видел свет маяка и пенные гребни валов — мы снова были над водой.
Пупуль лизал мне руку и вилял хвостом. Он радовался. Он думал, что мы вышли в открытое море, и завтра он будет бегать по палубе и лаять на летучих рыб. Я поразговаривал с ним немного.
Это разбудило Яна. И он сейчас же начал говорить дальше, с того места, где остановился.
— Ха-ха, а теперь я сам капитан; у меня свое судно и золотые часы в кармане, стоющие тридцать франков. Ты все выпил или еще осталось? Давай сюда.
Он потерял десять минут. Надо было наверстать их. Впрочем, Ян был прав: пить было необходимо. Стоило на миг поддаться — и укачает смертельно.
Ян вынул из ларчика свою знаменитую лимонную эссенцию и начал капать в коньяк. Эту смесь он называл пуншем. Действие его было неотразимо. Эта эссенция была выброшена на берег после кораблекрушения и, по-моему, предназначалась для фабрикации духов и мыла.
Мы снова завели спор, при чем оба сильно горячились, и говорили преимущественно о вещах, в которых сами ничего не смыслили. Но не было ли это до известной степени самообманом, Ян? Не говорили-ли мы без передышки только для того, чтобы разогнать глубоко затаенный страх, томивший наши сердца. Мы болтали, перекидывались беспечными шутками, но разве не сидела у нас внутри все время жуткая мысль: а что, если цепи не выдержат?..
Потом мы оба принялись отчаянно врать. И в этом также мне было не угнаться за Яном. Он скоро опередил меня. Он рассказывал ужасающую историю о гибели «Пасифика», трехмачтового судна, потерявшего и руль, и мачты, и паруса. Припасы все вышли. Команда умирала с голоду. Бросили жребий; съели сначала рулевого, потом поваренка, потом...
У Яна были слезы на глазах. Я хохотал до упаду. И так как мне сразу не пришло в голову ни одной колоссальной лжи, которой бы я мог уничтожить его, то он еще прибавил рассказ про китайских пиратов, которым они рубили головы на Молукских островах. За косу схватим, — чик и в море. За косу — чик и в море. Ян сидел и рубил, а головы у китайцев так и сыпались на земь. Ха-ха-ха.
— Ян, Ян, как ты низко пал. Еще недавно обезглавливал китайцев твой дядя, капитан корвета, а сегодня уж ты сам, собственноручно.
Даже пароход хохотал, подскакивая от восторга, и ветер кричал от смеха — ха-ха.
— Да, — сказал я, — кстати, так как ты рассказываешь про китайцев. Я тоже шел раз на пароходе по Китайскому морю. У нас были двое китайцев-боев, Галле и Лемаи — вот молодчаги! Попали мы в самый разгар тайфуна, и им приходилось буквально по потолку ходить, обнося кушанья. И ведь как ловко ухитрялись. Бывало, капли не прольют. Ей-богу.
— Врешь — крикнул Ян.
Я рассмеялся. — И не думаю врать. Истинная правда.
Ян свирепо хохотал. Он был разбит на голову: я рассказал ему нечто невероятное.
— Ха-ха-ха, — смеялся Ян вне себя от восторга.
В это мгновение «Работник» вздыбился и якорные цепи треснули. Пароход забарахтался, как рыба на удочке; потом описал большую дугу.