Мы засмеялись счастливо, как дети.
- У нас много времени, - сказал я.
- Зависит от тебя.
- Разве? Это будет хорошее время.
- Я люблю тебя.
- Я люблю тебя. Только это сон.
- А наяву?
- Всегда люблю тебя. Когда ложусь спать, мысленно желаю тебе спокойной ночи, встаю - доброго утра. Когда пишу новую книгу, пишу для тебя.
- Ты говорил, что пишешь для некоего абстрактного читателя, воображаемого, кто вдалеке, кого, может быть, и нет совсем.
- Я врал.
- Я люблю тебя.
- Во сне. Наяву ненавидишь.
- За что?
- Не знаю.
- Я люблю тебя.
- Хорошо.
Последнее слово я прошептал с полузакрытыми глазами. Потом я поцеловал её, она юркнула под одеяло и прижалась ко мне.
- Ты наркоман.
- Почему?
- Ты со мной во сне, в мечтах. Чем это лучше наркотиков? Транс проходит, реальность остается реальностью. И плюс ко всему тебе ещё будет стыдно.
- Ты говоришь верные и мудрые вещи. В жизни ты не такая.
- Проще?
- Да.
- Конечно. Ведь я - настоящая, живая - и та, какую ты придумал себе, совершенно разные. Еще одна пытка, которой ты добровольно себя подверг.
- По-твоему, я дурак?
- Еще хуже. Ты меня ненавидишь.
- Вранье.
- Нет.
- Иногда мне кажется, что ненавижу. Но это самообман, выдуманный для успокоения. Я люблю тебя.
- Во сне?
- Всегда.
- Ты любишь не меня. Нет, ты не дурак... Ты убийца. Ты разрушаешь все, к чему прикасаешься.
- Тогда в первую очередь я убиваю себя.
- Но другим от этого не легче.
- Какое мне дело до других?
- Наконец-то ты искренен.
- Но я люблю тебя.
- Нет. Тебе хочется так говорить, хочется так думать. А если я скажу тебе всю правду?
- Давай. Все равно это сон.
- Ты хочешь думать, что любишь меня, потому что вбил себе в голову: я для тебя - единственный выход из клетки одиночества. Ты не колеблясь принесешь меня в жертву твоему идолу, маленькому зубастому эго. Ты не только убийца, ты предатель.
- Благодарю за откровенность.
- Но я люблю тебя.
- Почему?
- Потому что это сон.
- А в жизни - нет?
- Нет. Кто может полюбить тебя в жизни? Ты отвратительное создание.
- Некоторые люди уверяли, что любят меня. Они говорили неправду?
- Они надеялись на чудо. Но в наш век с чудесами плоховато.
Она поцеловала меня, посмотрела нежно и печально, выбралась из-под одеяла.
- Уходишь?
- Да.
- Спасибо тебе.
- За что?
- За то, что ты пришла. И ещё за то, что мы поговорили так, словно это был сон. Так лучше.
Она улыбнулась на прощание, тихо прикрыла за собой дверь. Я знал, что это расставание - навсегда, и мне больше никогда не суждено её увидеть. И я знал также, что все ею сказанное - правда. Но как ужасно, мучительно терять её навсегда! Это страшное слово бьет наотмашь. Навсегда. Это значит, что будут бежать, с нами или без нас, минуты, часы, дни, годы, и наши тела никогда более не соприкоснутся. Вся жизнь, будь она исчезающе короткой или долгой, пройдет под леденящим знаком беспощадного слова. Навсегда.
Я встал с дивана, наспех натянул одежду, подсел к столу, достал из ящика лист бумаги, задумался. Что написать, зачем, кому? Какую-нибудь благоглупость вроде "В моей смерти прошу никого не винить?" Да уж кого тут винить.
С усмешкой я скатал бумагу в упругий шарик, подошел к шкафу, вынул прочную веревку. Потом я взобрался на стол, снял с крюка потолочный светильник. Осталось только сделать петлю. Я возился с веревкой минуту, две, три, пока меня не разобрал нервный смех. Тогда я спрыгнул на пол и снова уселся за стол.
Около двух часов я сидел неподвижно, только рука сама выводила каракули на обложке исписанного блокнота. Любил ли я её - ту, что ушла? А ту, кого оставил в городе, в квартире на шестом этаже? Может быть, и вовсе не существует ответа на эти вопросы, а если существует, то скрыт от меня за семью печатями. Или ответом можно считать кладбище за развалинами Города?
Солнце поднялось выше, блики заиграли на никелированном колпачке авторучки. Я бросил ручку на стол, вышел из дома. Старая, помятая, верная машина посмотрела мне в глаза блестящими фарами. Они ярко отражали солнечный свет, несмотря на покрывающие их снизу до центра точки грязевых брызг.
Вновь я отправился в город. Не в мертвый, в живой. Одинаковость людей сегодня не так ранила, как вчера - неужели и к этому можно привыкнуть?! Я притормозил возле дома девушки с темными короткими волосами и большими подвижными карими глазами и почти сразу зло нажал акселератор.
Около дома друга я остановил машину. Взошел на крыльцо, позвонил. Никакого отклика. Я позвонил вторично, потом начал стучать ногами в дверь, сначала громко, потом ещё громче, в конце концов исступленно. Прохожие уже оборачивались, мне грозили неприятности, а я все колотил в дверь.
Я очнулся, только когда вспомнил, где лежит ключ. Друг показал мне маленький тайничок под крыльцом ещё очень давно. "Приходи, когда захочешь, - сказал он, - Когда это будет нужно тебе". Лгать он не умел. Надеялся на чудо? Или не все, что она сказала мне сегодня утром - правда?
Я выудил ключ и отпер дверь. В комнатах стояла сумрачная тишина. Занавески были отодвинуты, солнечные лучи щедрым потоком лились сквозь оконные стекла, а тишина была сумрачной.
На столе белела записка. Я подошел, взял её. Адресована мне.
"Вчера ты видел мертвое тело близ дома, давным-давно покинутого тобой. Теперь ты знаешь, что это был я."
В глазах потемнело. Обычный белый лист бумаги стал сначала красным, огненно-красным с желтизной, потом резко почернел. Я едва не потерял сознание. Несколько секунд, а может, с минуту, я боролся с головокружением в полуобморочном состоянии. Затем встряхнулся, расправил стиснутый в кулаке листок. Это была обычная записка друга жене о будничных делах.
Загремел ключ в дверном замке, послышались энергичные шаги, и в комнату вошел мой друг. С улыбкой он крепко пожал мне руку.
- Привет! Отлично, что заглянул. А я тут замотался... Думал быть дома в часа в три...
- Как! - воскликнул я и посмотрел на часы. Стрелки приближались к пяти. - Это что же... Пять часов вечера?!
Друг внимательно и тревожно вгляделся в мое лицо.
- А сколько должно быть, по-твоему?
- Ну... Немного раньше, - я не стал говорить ему об исчезновении целых часов.
- Ты плохо выглядишь. Ты что, болен?
- Пустяки. Простыл немного. У тебя найдется лучшее лекарство?
- Спирт? Сей момент.
Он принес бутылку. Я налил спирта в стакан, разбавил водой, выпил, налил ещё воды и запил.
- Уф! Спасибо. Знаешь, я, пожалуй, пойду.
- Большой оригинал, - удивился друг. - Ты спирту тяпнуть притащился в такую даль?
- Извини. Время не рассчитал. Действительно думал, меньше.
Пулей я вылетел за дверь, скатился по ступенькам на тротуар, вскочил в машину и укатил. Нет, никак нельзя сейчас показываться на глаза близким людям. Это может кончиться скверно, и для них тоже. "Какое мне дело до других?" - вспомнились мои собственные слова. Было ли это правдой?
Угрожающе загорелся красный глаз светофора. Я свернул в переулок, куда указывала зеленая стрела.
Черно-серые стены домов нависли над машиной, беззащитной, как бумажный фонарик. Я оказался в ущелье. Дома стискивали машину, их тяжесть давила неумолимо. Я включил третью скорость, покрышки завизжали на асфальте. Второй переулок, третий, четвертый, пятый. Лабиринт, из которого нет выхода. Я почти желал, чтобы каменные тиски стен сомкнулись наконец, чтобы прекратилась бессмысленная гонка из пустоты в пустоту. Жестокая усмешка окон провожала мою машину, а она чертила дуги тормозных огней в обреченном переплетении улиц. Нет выхода, нет.
И вдруг я увидел выход - в тупике, перегороженном железной решеткой. Машина рвалась вперед. Мелькнули толстые ржавые прутья, оканчивающиеся высоко вверху остриями пик.
Почему-то я не слышал звука удара, хотя очень хорошо видел. Медленно, очень медленно взмыли осколки фар, смялся гармошкой капот, треснули стекла. Столкновение с решеткой было таким сильным, что задние колеса подпрыгнули на полметра. Я врезался лбом в ветровое стекло над рулевой колонкой.