— Хорошо, попробую. Пришли мне бумаги, угля и литографских чернил, а там уж что получится…
Увы, ничего не получилось, потому что ему суждено было уйти из жизни прежде, чем он взялся за эти литографии. Я позвонил Брюкеру, сообщил о кончине Бешкова и спросил, нельзя ли все же что-то сделать.
— Можно, — ответил Брюкер, подумав. — Мы напечатаем его рисунки как гравюры, разумеется, не указывая, что это подлинники. Так будет и эффективно, и честно.
Так и было сделано.
Брюкер занимал особняк в одном из тихих, респектабельных кварталов, и у него в доме, в отличие от хаоса, царившего у месье Лабери, все было в образцовом порядке — и светлый холл, из которого широкая стеклянная дверь вела в небольшой сад, и комнаты, прилегающие к холлу, и лестница наверх, и кабинет. И всюду висели рисунки известных мастеров. То была лишь малая часть его коллекции. Большая часть хранилась в тщательно подобранных папках. И все же, когда я говорю о человеке, который был в моих глазах эталоном истинного коллекционера, я имею в виду не этого издателя-врача.
— Мы включим в альбом очерк жизни и творчества художника и короткое предисловие, — сказал мне Брюкер. — Очерк напишете вы. А предисловие должен написать человек с достаточно громким именем, которое будет для читателя гарантией высоких достоинств издания. Так что извольте такого найти.
— Жорж Бессон, — предложил я.
— Прекрасно. Это, быть может, наиболее авторитетный из наших критиков.
Но поговорите с ним сами, мне он, скорее всего, откажет, как отказывал уже не раз.
С Бессоном нас знакомили, но я не был уверен, что он узнает меня, мы всего однажды обменялись несколькими словами на каком-то приеме. Как бы то ни было, я послал ему письмецо с просьбой принять меня и уже на следующий день получил приглашение приехать к нему домой.
— У вас тут настоящий музей! — воскликнул я, когда вошел в уютную, хотя не такую уж богатую квартиру.
Богатство было здесь не в обстановке, а в том, что украшало стены.
— Вы мне льстите. — Бессон слегка улыбнулся.
— Льщу? Да ведь все это вещи, которых теперь вообще не найти…
— Преимущество возраста… — с прежним добродушием улыбнулся хозяин.
— Одно время у торговцев можно было легко все это найти, и должен вам сказать, что хороших картин было больше, неизмеримо больше, чем покупателей.
Заметив, что я не свожу глаз с висевших на стенах полотен, он предложил:
— Да вы пройдитесь, пройдитесь по комнатам… раз моя скромная коллекция вас заинтересовала…
«Скромная коллекция»… У него были три работы Ренуара, пять — Боннара, несколько — Марке, пейзаж Ионгкинда, один интерьер Матисса и по крайней мере три дюжины других картин, все до одной — кисти больших мастеров. Но наибольшее впечатление на меня произвел отбор: здесь не было ни одной средней или посредственной вещи, какие встречаются даже в творчестве крупных художников. Все было отобрано сообразно с тонким и взыскательным вкусом коллекционера.
Высказав это не из желания польстить хозяину, а потому, что я искренне так думал, я добавил:
— К счастью, помимо вкуса вы располагали и соответствующими средствами…
— Без сомнения. Только не думайте, что они были бог весть как велики или что я доводил себя до разорения. Вот, взгляните на эту молодую даму Ренуара. Это портрет моей жены — в свое время она, как видите, была довольно хороша собой. Я попросил Ренуара написать ее портрет, а когда он закончил, спросил о цене. «Заплатите мне три или, лучше, две тысячи, ведь сколько я с вас ни возьму, все равно вы когда-нибудь подумаете, что я вас ограбил», — ответил Ренуар. Разумеется, это был всего лишь жест с его стороны, к тому времени он уже давно был знаменит и популярен. Но зато Марке, Матисс и многие другие отличные живописцы отдавали свои работы по очень скромной цене…
Он помолчал, потом с раздражением произнес:
— Цена… цена… Не знаю, отчего так получается, но, когда начинаешь говорить об искусстве, каждый раз кончаешь ценами…
— Это неизбежно. Когда я стою перед таким полотном, как этот Ренуар, я не могу не думать о том, что у меня никогда не будет ничего подобного по той простой причине, что ему цена сто миллионов…
— Да, конечно, но тогда картина стоила две тысячи… Преимущество возраста, — повторил Бессон. — Беда в том, что иные коллекционеры помышляют только о ста миллионах, а вовсе не о красоте картины. Это такие же торговцы, как и все остальные. Покупают полотна из тех же соображений, из каких покупают биржевые акции. И помимо всего прочего они невежественны и тупы.