Я отвечал на все его предложения с уклончивостью, которая была лишь вежливой формой отказа, но это ничуть не обескураживало его. Он смотрел на меня своими бесцветными наглыми глазами и продолжал работать по вопроснику, который держал у себя в голове.
Я поинтересовался, составил ли он уже мнение о тех книгах, которые я ему предложил.
— Да, да, — небрежно ответил он, словно речь шла о пустяках, не имеющих значения. — Да, конечно, у меня точная информация.
Согласно этой информации, одна книга безнадежно региональна по духу, то есть никакого интереса для здешнего читателя не представляет, у другой безнадежно скучный сюжет, третья носит характер явной политической пропаганды, а четвертая представляет собой бульварную историю, приправленную коммунистическим соусом.
— Я передал вам еще две книги, — напомнил я.
— Знаю, знаю. Я вам на днях дам ответ.
И, глядя на меня все тем же немигающим, наглым взглядом, добавил:
— Главная моя надежда — ваша книга. Надеюсь, что на этот раз вы мне ее принесли.
Он решил так потому, что у меня был с собой сверток, однако он ошибся. В свертке лежало не мое несчастное «Путешествие в будни», а французский роман, купленный мною по дороге.
Не знаю, вправду ли его эмигранты не успели прочесть последние две книги, переданные ему мною, или же он нарочно задержал ответ, но мне пришлось встретиться с ним снова. На этот раз он попросил меня заехать за ним в издательство, после чего нас, дескать, ожидал традиционный совместный обед.
Я приехал точно в назначенный час — железное правило для деловых свиданий, но, к моему удивлению, секретарша любезным тоном сообщила, что господин директор занят и просит чуть обождать. Меня ввели в небольшую приемную, где сидела русоволосая красотка. Я раскрыл журнал и углубился в чтение, красотка изучающе поглядывала на меня, но я не поворачивал головы. Немного погодя она исчезла, однако ее вскоре сменила высокая черноволосая самка, которая села прямо напротив меня, скрестив свои длинные худые ноги. Третья оказалась такой же тощей, но не брюнеткой, а шатенкой. Четвертая…
Мне было неинтересно, какой окажется четвертая, и я с досадой посмотрел на часы: прошло целых пятнадцать минут — опоздание непозволительное для деловых людей. Я поднялся, чтобы уйти, но в это мгновение застекленное окошко, отделявшее приемную от кабины секретарши, отворилось, и я услышал уже знакомый любезный голос:
— Господин директор ожидает вас у себя в кабинете…
Господин директор был просто в отчаянии от своей неточности, но он ничего, мол, поделать не мог, необходимо было закончить просмотр манекенщиц…
— Моя фирма, знаете ли, занимается также рекламными фильмами, а для рекламных фильмов нужны красивые молодые женщины. Собственно, вы кое-кого из них видели. Очень милы, а?
— Скорее — очень худы.
— Ну, это уж мода!.. — Он беспомощно развел руками.
— Чтобы сэкономить на материи или по другой причине?
Господин директор обнажил зубы в своей механической улыбке:
— По той причине, что в наши дни самец стал пугливее самки. Щедрая плоть действует на него угнетающе.
— Понимаю, — кивнул я. — Но ваши манекенщицы выглядят куда страшнее.
— В каком смысле?
— Безумно агрессивная внешность. Кроме того, если такая заключит тебя в свои костлявые объятья, больше риска получить увечье.
Мои насмешки производили на него так же мало впечатления, как и мои вежливые отказы. Он знал одно: свой вопросник. И во время обеда принялся за него снова. На сей раз вопросы касались не Парижа, а Софии.
Только тут мне стало ясно, что французский издатель и впрямь интересовался болгарскими авторами, хотя и не с чисто литературной точки зрения. Верно ли, что писатели у нас не согласны с культурной политикой правительства?.. Что они собираются в клубе, который носит название якобинского?.. Что вещи, которые они пишут, не публикуются, а распространяются из рук в руки?.. И так далее в том же роде.
«Вы неверно информированы», — отвечал я. Или: «Не слышал ни о чем подобном». Или: «Простите, но это чистая выдумка». И, воспользовавшись паузой, спросил, чтобы переменить тему, каково его мнение о двух последних романах, которые я ему передал. На это он ответил, что думает о них то же самое, что и о предыдущих.