- Ну… Я же милый, - Ирви Хансин опять укрылся за навесом и, сидя на полу, принялся заталкивать свои светлые локоны под натянутый до самых ушей берет.
Выражение «крот заваренный» заставило Ширай немного напрячься: она его впервые слышала и не понимала смысла. Напомнив себе, что не знает и не обязана знать эрмирский во всех нюансах, она выкинула его из головы.
- Ладно, давайте уже действительно выдвигаться! – решительно предложил Кендрас Эльм, не дожидаясь, когда его спутники найдут новый повод сцепиться друг с другом.
Сет Ромли кинул свою сумку в повозку, забрался на козлы и с чувством затянул:
- Пое-е-ехали мы-ы за равни-и-ны, за го-оры, где со-олнце сияет… Ай!
Проходивший мимо Линнет Кел двинул исполнителя кулаком по плечу. Сет Ромли, болезненно морщась, потёр ушиб и продолжить песню не решился.
***
Ширай нервничала в ожидании, что от неё потребуют указать путь, но к её удивлению, ей и слова никто не сказал.
Скрипя и шатаясь, повозка катила по городу. Кендрас Эльм с Линнетом Келом скакали впереди. Один на могучем вороном коне, второй на невысокой тщедушной лошадке, примечательной разве что своей «коровьей» расцветкой. Немногочисленные прохожие жались к домам, уступая дорогу.
- Через Стеклянную балку поедем, - громко сообщил Сет Ромли, слишком усердствуя с тем, чтобы перекричать цокот копыт и скрип колёс. – Оттуда на Краснокамье, и через Старое Городище к границе выберемся. А дальше уже пустошь и надежда на записи старины Ликана Варги. Ох, ка-амни, кто вас вы-ытесал? Ох, ка-амни, кто вас вы-ыложил? Слыхали песню? Это про Старое Городище. Кто жи-и-ил средь вас? И кто поки-и-инул вас?!
Ширай слушала его уже ставшие привычными завывания в пол-уха. Что ж, похоже, до самой границы Эрмира они доберутся и без её помощи. Отлично, можно немного расслабиться.
Она догадалась, что Ликаном Варгой был человек, некогда пришедший в долину. Судя по его удивленному виду, особо отмеченному в рассказе о нём, встретить в ней целый народ он явно не ожидал. Правда, в памяти энчи он остался как Ликавага: они не поняли, что его имя состояло из двух частей.
Женщин учили, что в мире есть и другие люди, отличные от энчи. Люди, чей голос крошит камень и заставляет кровь течь из ушей. Люди с волосами цвета солнца, собиратели сокровищ. Люди, способные видеть прошлое, и многие другие. Это знание из поколения в поколение шептали девочкам в темноте пещеры, однако Ликавага стал первым «иным» человеком, которого энчи увидели своими глазами. И к их разочарованию он не мог похвастаться ничем выдающимся.
Он прожил у них сорок семь дней, клянчил еду и пергамент, вёл записи, всюду совал свой нос. Пытался учить язык энчи, однако память имел настолько паршивую, что совершенно в этом не преуспел. Зато несколько услышанных от него эрмирских слов, сохраненных энчи и переданных потомкам, много-много лет спустя здорово помогли бежавшим из долины людям на чужих землях.
- Ох, ка-амни, да что вы по-омните? Ох, ка-амешки, город поки-инутый…
Орна Лэнси, кажется, ни разу не пошевелилась с тех пор, как повозка тронулась с места. Онсин сидел рядом с ней и, сцепив на коленях руки, беззастенчиво разглядывал Ширай. В его взгляде сквозила смесь жалости и брезгливости.
- Жуть всё-таки, - покачал он головой, заговаривая. – Выглядит так, словно ты в закопченную каминную решетку рожей воткнулась. Ну, знаешь, такую кованную, с вензелями.
Ширай молчала. Мертвым нет дела до оскорблений.
- И у вас что, действительно все так ходят?
Ширай молчала.
- Это же некрасиво. Какому мужику такое понравится? Я бы вот даже не взглянул на бабу, которая себя так изуродовала.
Ширай молчала. В глубине души она надеялась, что Кендрас Эльм услышит «разговор» и вмешается, но тот ехал впереди, о чем-то беседуя с Линнетом Келом, и не оборачивался. В том, что больше никто не станет за неё вступаться, она не сомневалась.
- Ты представь, как это будет выглядеть, когда ты состаришься. Кожа обвиснет и сморщится, бр-р-р.
Ширай по-прежнему молчала и делала вид, что Онсина не существует. Она поймала себя на мысли, что в такие моменты действительно хотела бы быть змеей. Сидишь себе спокойно, прямо как она сейчас, кажешься безобидной, а потом как бросаешься в лицо беспечной жертве, как впиваешься в неё ядовитыми клыками. А она верещит, будто живая, хотя смерть уже течёт по её венам.