Энчи мало что пугало так, как опасность умереть самостоятельно, без помощи ойсинари. Если же она никак не успевала прийти к больному или раненому, то прикончить его надлежало любой другой оказавшейся поблизости женщине: только это гарантировало немедленное и благополучное отбытие его души в Сад Тишины для перерождения. Если энчи всё же умирал в одиночестве, сам, душа его могла заплутать по пути и так никогда до Сада и не добраться. Чтобы ей помочь, с таким умершим надлежало захоронить специальный амулет и перелетную птицу.
Если же энчи погибал от руки мужчины, то душа его разрушалась и исчезала из ткани бытия. Это было самое страшное наказание, к нему приговаривали лишь тех, кто совершил какое-то поистине ужасное преступление. Например, других мужчин-убийц: женщин-убийц судили гораздо мягче. Больше всего на свете Ширай боялась, что однажды Чанге не сдержится и забьёт кого-нибудь насмерть.
Выждав некоторое время, она подняла подушку. Мужчина был мёртв. Ширай провела ладонью по его лицу, закрывая потухшие глаза.
- Да будет Сад приветлив, - произнесла она фразу, которой провожали покойных.
***
«Шестнадцатый».
Онемевшими от студёной воды руками Ширай отмывала в тазу лицо. Медленно и устало. По шее и локтям, заползая под нательную рубаху, скользили холодные капли. Халат валялся на кровати. Без него зябко, но уж лучше немного потерпеть, чем испортить черными потеками единственную приличную одежку. В маленьком оконце под потолком виднелся кусочек рассветного неба. Поспать бы хоть немного.
«Шестнадцатый», - билось у Ширай в голове. С момента как она стала ойсинари, это был шестнадцатый энчи, добровольно пожелавший уйти в Сад Тишины. Тех же, кого погнали туда болезни, раны и старость, она давно перестала считать.
За это время родился всего один ребенок.
Её народ вымирал.
Ширай поймала себя на том, что уже некоторое время сидит, зажмурившись и уткнувшись лицом в ладонь.
***
«Хрясь». Рыбья голова отскочила от туловища, нож вонзился в заляпанную кровью доску. Ширай вздрогнула и сквозь приоткрытую дверь покосилась на хозяйку лавки – та уже не раз ругала её за затупленные инструменты. Жизнерадостно щебеча у прилавка, пожилая хордимка нагребала покупателю кулёк мидий. В этот раз, кажется, оплошность она не заметила.
Ширай кинула рыбью голову в корзину – их охотно покупали бедняки – и отработанным движением вспорола треске брюхо. Стараясь не повредить желчный пузырь, выдрала потроха. Печень в миску слева, кишки в ведро под ногами, тушку в ящик. Взять следующую рыбину.
Вся земля вокруг была покрыта чешуёй. Чешуя липла к одежде и обуви, засыхала на коже. Задний двор лавки, где работала Ширай, представлял собой настоящее рыбье кладбище. Сюда сгружали ящики свежего улова, здесь же к радости бесчисленных мух тухли очистки и остатки, которые отказывались брать даже самые бедные и непритязательные покупатели. Раз в неделю за мусором приезжала телега. Очередной её визит ожидался лишь через два дня, так что в этот теплый и безветренный день вонь во дворе стояла такая, что слезились глаза. Впрочем, не у Ширай. Она к ней давно привыкла.
«Олонча», «Посланцы Олона» - так энчи почтительно называли рыб. Не всех, конечно, - например, до прибытия в Хордим они даже не подозревали о существовании той же трески или скумбрии – а только золотых и грозных рыб из легенд. В долине же водились не заслуживавшие этого слова бледные рыбёшки. Но и их ели только по очень большим праздникам: из уважения к их божественным родичам в обычные дни вылов был строго запрещен. Последние же несколько лет Ширай почти без отдыха рубила головы и обрезала плавники, сдирала чешую и вырывала жабры. Без намека на почтительность и трепет. Её бабка бы потеряла сознание от такого святотатства.
Народ энчи вымирал.
При этой мысли Ширай холодела. Раз речь о смерти, то кому как не ойсинари решать эту проблему? Вот только как? Как заставить обессиленных и вконец отчаявшихся людей снова захотеть жить? Увести их из Хордима в надежде, что на новом месте будет лучше? Но выбор дома – дело мужчин, дело вождя. Ширай, даже будучи ойсинари, не имела права голоса в этом вопросе.
Еще одна рыбья голова полетела в корзину, печень в миску, кишки в ведро. Глубоко вздохнув, Ширай закрыла глаза и потерлась лбом о заляпанное кровью запястье. Она устала. Смертельно устала.
Ширай не припоминала ни одной ойсинари, на чью долю прежде выпадало такое испытание. Почему же именно ей так не повезло?