Как-то вечером, вскоре после ухода Холмса, мальчик-посыльный доставил адресованный ему маленький пакет. В адресе отправителя я прочел: «Джон Б. Курс и сыновья». Что внутри — непонятно. Однако имя отправителя показалось мне смутно знакомым. Но как я ни пытался вспомнить, где слышал или читал его раньше, не смог. Я оставил пакет в гостиной и на следующее утро заметил: Холмс его забрал, хотя не упомянул ни о самом пакете, ни о содержимом, и мое любопытство осталось неудовлетворенным.
Вскоре мой интерес заняло другое. Однажды утром газеты сообщили о жестоком убийстве на Бакс-Роу в Уайтчепеле: на улице нашли тело неизвестной женщины, уже после смерти жестоко изрезанное и вскрытое. Я прочел заметку моему другу, пока он пил утренний кофе. Насколько я мог судить, Холмс прошлой ночью не спал, хотя на нем это почти не отразилось. По поводу заметки он ничего не сказал. Я подумал: несмотря на жуткие обстоятельства трагедии, это обычное убийство, какими Холмс не слишком интересовался. В расправе над женщиной не было изюминки, странности, которая могла бы его привлечь. Эту мысль я высказал вслух.
— Не совсем так, Ватсон, — возразил он, не глядя на меня. — Мне интересно узнать, что думают журналисты о смерти Николс.
Я растерялся — газеты не сообщали имя жертвы — и вдруг припомнил: Холмс уже сколько ночей посещал именно Ист-Энд и, возможно, то самое место, где было совершено преступление.
— Боже мой, Холмс, вы ее знали?
Он посмотрел на меня долгим, пронизывающим взглядом. Затем отвернулся и рассмеялся.
— Ватсон, вы уж простите, но есть вещи, о которых мне бы не хотелось говорить.
Смех показался мне фальшивым.
Спустя неделю я увидел, как Холмс готовится к очередной ночной вылазке: проспав с обеда до вечера, он снова облачился в истрепанное и застиранное платье. На этот раз я ни о чем не спрашивал, просто оделся, чтобы следовать за ним.
Когда мой друг нахлобучил привычную дорожную шляпу, я был полностью готов и спокойно подошел к нему, держа руку в кармане пальто и сжимая рукоять старого армейского револьвера. Холмс взглянул на меня с неподдельным страхом и предостерегающе поднял руку.
— Господи боже, Ватсон! Если вы цените свою жизнь и честь, не вздумайте следовать за мной!
— Тогда скажите, прошу: вы занимаетесь чем-то… предосудительным?
— Я исполняю свой долг, — отрезал он и вышел за дверь, прежде чем я осознал, что не получил ответа на свой вопрос.
Готовясь ко сну и размышляя, куда направился Холмс и что там делает, я внезапно вспомнил, где видел название «Джон Б. Курс и сыновья». Подошел к шкафу с медицинскими принадлежностями и вынул небольшой деревянный ящик. Вот оно! Я смотрел на табличку тысячу раз: «Джон Б. Курс и сыновья. Качественные хирургические инструменты». Но зачем они Холмсу?!
На следующий день в вечерней газете появилась заметка об очередном ужасном преступлении. Убийца из Уайтчепела снова умертвил женщину, но не просто лишил ее жизни, а со знанием анатомии вскрыл тело и удалил несколько органов с помощью хирургических инструментов.
В ближайшее воскресенье я повел мою любимую Мэри в театр. Мысли в голове бродили невеселые, и я надеялся, что присутствие дорогого человека отвлечет от тяжелых раздумий. Но судьба сыграла шутку — в театре «Лицей» давали пьесу «Странная история доктора Джекила и мистера Хайда», которая подействовала на меня самым тревожным образом. Я смотрел ее буквально с открытым ртом, ошеломленный потоком внезапных догадок, и почти не обращал внимания на Мэри, сидевшую рядом.
После спектакля я поспешил домой, сославшись на внезапное недомогание. Видя мое пепельно-серое лицо, Мэри сразу подтвердила, что мне лучше идти домой, и стоило больших усилий разубедить ее отправиться на Бейкер-стрит и ухаживать за мной до выздоровления.
Пьеса считается фантастической, но в ней есть и чистейшая правда: в одном человеке действительно могут уживаться две личности! Стивенсон предпочел не называть лекарственное средство, могущее чрезвычайно обострить противоречия человеческой психики и расколоть ее надвое, но мои познания в медицине с легкостью восполнили пробел. Я отлично знал это средство. О да! Человек может подавить животное начало и превратить себя в машину с безукоризненной логикой и чистейшим разумом, но низменные позывы не исчезнут. Они лишь спрячутся, ожидая подходящей минуты, чтобы вырваться наружу.