— Я мог бы найти троих-четверых агентов, кто последовал бы за Зюденом на Кавказ, — осторожно предложил Бенкендорф. — В конце концов, не так уж это трудно. Отправим их под видом ссыльных военных, допустим, за какие-нибудь нежелательные дуэли…
Нессельроде кивнул и нервным движением, — дёрнув не то глазами, не то щеками, — поправил пенсне.
— Пусть так. Но Днестр? Если речь о реке, а не о чьём-нибудь прозвище, то это ведь Подолье и Бессарабия. Кого вы отправите туда? У нас с вами, Александр Христофорович, людей не хватит. А о том, чтобы ваши военные с Кавказа вдруг повернули в Малороссию… об этом вовсе говорить смешно. На юг посылают людей никчёмных…
Никчёмных в ведомстве Бенкендорфа хватало.
— Ссыльный чиновник? Да за что же его ссылать?..
Мысленно Бенкендорф перебрал список поводов для ссылки и вдруг понял, что, пожалуй, есть за что ссылать.
— Француз, — сказал Бенкендорф, восхищенно глядя, как показалось Карлу Васильевичу, на чернильный прибор.
— Как вы сказали? — Нессельроде поднял голову, проследил за взглядом Бенкендорфа и с остервенением вонзил в чернильницу перо, едва не сломав его. — Какой ещё француз?
Бенкендорф разъяснил:
— Есть в Коллегии один сотрудник, прозван Французом. Официально он переводчик.
Нессельроде поднял бровь.
— Что же этот Француз? Хороший сыщик?
— Как же-с! — воскликнул Бенкендорф, все более воодушевляясь. — У него какое-то сверхъестественное чутьё на неприятности. Фехтовальщик получше нас с вами…
Тут Нессельроде понял, о ком идет речь.
— Так вы об этом… — палец выписал в воздухе завиток, точно провел по невидимому локону. — Кому вы это рассказываете, Александр Христофорович! Он же мальчишка!
— Потому не вызовет подозрений, — мягко ввернул Бенкендорф.
— Он же только и умеет, что находить себе дружков средь бунтарей и пьяниц! — гремел Нессельроде.
— Мастер вербовки, — поправил Бенкендорф, и ужаснулся: «а кого я, в самом деле, ему предлагаю?»
— Он же вечно себе на уме!
Но Бенкендорф был уже одной ногою в Бадене, и бояться ему было нечего.
— Инициативен, — сказал Александр Христофорович.
Его превосходительство выдохся и принялся шарить глазами по столу в поисках новых аргументов. Француз уже два года служил под начальством графа и успел зарекомендовать себя как восхитительный переводчик, талантливый разведчик и абсолютно беспутный, развращенный светской жизнью, ветреный, неусидчивый et cetera — молодой человек. А над всеми мелкими недостатками Француза сияющей вершиною стояло стихосложение.
С некоторым циничным юмором Карл Васильевич заключил, что теперь Россия и впрямь в опасности.
— Ну а эти его, с позволения сказать, сочинения?! — выдвинул он последний полк навстречу неприятельской армии.
Бенкендорф наклонился к его превосходительству и, пристально глядя в глаза, произнес, словно вдавливал собственную мысль в стеклышки песне Нессельроде:
— А вот и прикрытие.
Француз явился с некоторым опозданием.
Тому были причины, числом пять: во-первых, у экипажа соскочило в дороге колесо, и его установка на место заняла немалое время; во-вторых, во время аварии у спешившего на службу переводчика обломился ноготь, и после того как колесо встало на ось, пришлось возвращаться домой и тщательно уравнивать ногти в длине; в третьих, возле дома Француза поджидал муж прелестной госпожи Вышневятской, отчего-то утративший душевное равновесие; в четвертых, все тот же муж не успокоился после первого объяснения и последовал за Французом, настигнув его вторично у самых ступенек, ведущих к месту службы; и в пятых, наконец, следовало признать, что от самой госпожи Вышневятской чиновник вышел, хотя и утром, но значительно позже допустимого.
Тем эффектнее было явление Француза пред ясны очи Карла Васильевича.
И наше знакомство с героем начинается со слов адъютанта, объявившего во всеуслышание… Впрочем, объявить он мог и посолиднее. Например, сказать: «коллежский секретарь… такой-то», или на худой конец просто назвать по имени. Но адъютант отворил дверь и сказал:
— Ваше Сиятельство… Пушкина привели-с.