Светланов едва успел осмыслить то, что внезапно свалилось на него, как вдруг — новое письмо: "… Летом предстоят съемки на юге, занята буду по горло, да и перемены намечаются в моей жизни… Не мог бы Валерий провести каникулы у тебя? "
Он телеграфировал: «Буду счастлив».
В ответ пришло письмо, а через некоторое время телеграмма с указанием рейса.
3
Светлые глаза смотрели холодно, пожалуй, даже чуть насмешливо. «Ну, что ж, ну что ж… — отстукивало сердце. — И-на-че-и-быть-не-мог-ло!»
Как он завидовал в этот миг Танечке, которая, повинуясь порыву, кинулась и обняла брата, не думая ни о чем! А он стоял на негнущихся омертвевших ногах и смотрел беспомощно в эти холодные, светлые, ничего, кроме насмешливого любопытства, не выражающие глаза. Потом он увидел протянутую ему руку.
— Здравствуйте. Давно хотел познакомиться…
Голос у Валерия был неустойчивый, переливающийся с юношеского баска на дискант. «Возрастной голос», — привычно фиксировало сознание.
Он, взял руку. Не пожал, а именно взял, почувствовал в своих пальцах еще не окрепшую, чуть угловатую мальчишескую ладонь, и все в нем вздрогнуло — ведь это было первое прикосновение к сыну.
Но в светлых глазах ничего не изменилось — было по-прежнему спокойно и холодно.
«Надо держаться! — говорил себе Светланов. — Во чтобы то ни стало — держаться!» Он слишком хорошо знал этот холодный изучающий взгляд современных подростков. И он, сдерживая себя, как мог, пожал эту руку по-мужски.
И отпустил ее.
Они пошли к остановке. Троллейбус сворачивал на кольцо.
Далеко ехать? — спросил Валерий куда-то в пустоту, ни к кому, собственно, не обращаясь.
— Далеко! — одновременно откликнулись Николай Петрович и Таня. Они переглянулись, и дальше уж Николай Петрович продолжал один.
— Санаторий в другом конце города, у моря, так что мы через весь город поедем, посмотришь его.
Валерий кивнул, но вдруг как-то по-особому, дружески-властно, взмахнул рукой, и рядом с ними затормозило такси.
Валерий по-хозяйски распахнул обе дверцы.
— Прошу! А я, если не возражаете, сяду впереди, буду разглядывать город через лобовое стекло.
Чемоданчик он сам ловко закинул в багажник, гитару сбросил с плеча и передал Тане, остался только с транзистором, занял место рядом с водителем, обернулся и увидел, что они оба стоят в нерешительности возле раскрытой дверцы.
— В чем дело? Почему не садитесь?
— Извините, — Николай Петрович наклонился к водителю, — вы на Рыбачий, к санаторию поедете?
Рыбачий? — всполошился водитель, — чего ж сразу не сказали?! Мне смену через полчаса сдавать! Нет, парень, вылазь, другую машину остановишь! На Рыбачий не поеду!
И тут Валерий еще раз удивил Николая Петровича. Он по-свойски положил руку на плечо водителя, сказал вполголоса: «Ну, шеф, я уплачу!» И тот, хоть и продолжал ворчать, вдруг завел мотор, крикнул им с Таней:
— Да садитесь же! Стоять здесь не разрешается!
Они едва успели захлопнуть дверцу, как он рванул с места, обогнул площадь, выехал на широкую улицу, и машина пошла, набирая скорость, мимо новых многоэтажных домов.
Валерий сидел неподвижно, глядя прямо перед собой, не говоря ни слова, не оборачиваясь.
Николай Петрович смотрел в затылок сына, видел тонкие, чуть волнистые, закругленно, по моде, подрезанные волосы, спадавшие на ворот желтой рубахи, ему хотелось дотронуться до них, приласкать, и в то же время они вызывали в нем странное чувство отчужденности, словно именно они — эти гладкие, шелковистые, подрагивающие от движения машины золотистые волосы — отделяли его от сына, от его лица, глаз, улыбки…
Он посмотрел вбок, на Таню, и понял, что она испытывает нечто похожее — смотрит в затылок Валерия, а лицо у нее такое, что вот сейчас заплачет. Николай Петрович положил свою ладонь на ее руку, лежащую рядом, на сидении, слегка сжал ее.
Так, молча, они ехали еще некоторое время: шофер усердно орудовал рулем и педалями, ему никак не удавалось попасть на «зеленую волну» — только подлетал к светофору, как вслед за желтым вспыхивал красный свет, приходилось резко тормозить. Он ворчал, что вот, «наставили светофоров, ездить невозможно», потом опять рвал с места и опять застревал на перекрестке.
— Это новый проспект, — сказал Николай Петрович, чтобы прервать тягостное молчание, — его недавно пробили, соединили три улицы, и теперь можно проехать через весь город напрямик.
Валерий никак не реагировал, молча смотрел вперед, прямо перед собой.